10 ноября начал работу пленум ЦК ВКП(б), на котором был сделан ещё один шаг на пути ускорения индустриализации и коллективизации, темпы которых, как говорилось на пленуме, превзошли «самые оптимистические проектировки». Это означало, по мнению большинства ЦК…

«…банкротство позиции правых уклонистов (группа т. Бухарина), являющейся не чем иным, как выражением давления мелкобуржуазной стихии, паникой перед обострившейся классовой борьбой, капитулянством перед трудностями социалистического строительства».

Бухарин, Рыков, Томский и Угланов были названы лидерами «правых оппортунистов», а ЦК ВКП(б) постановил:

«1. Т. Бухарина, как застрельщика и руководителя правых уклонистов, вывести из состава Политбюро.

2. Т.т. Рыкова, Томского и Угланова строго предупредить».

Ещё раньше – во второй половине апреля 1929 года – Объединённый пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) постановил снять Бухарина с постов редактора «Правды» и главы Коминтерна, а Томского – с поста главы ВЦСПС (профсоюзов). Но это решение не было опубликовано. Теперь же о начале преследования вождей «правых» узнала вся страна.

Ян Гамарник, первый заметитель нарокмвоенмора Клима Ворошилова, в своём выступлении на пленуме сказал:

«– Мы не можем терпеть, чтобы в рядах нашего Политбюро находились люди, которые мешают нашей борьбе, которые путаются между ног, которые объективно защищают классового врага».

Явно присоединяясь к этим словам (и вообще ко всем решениям партийного пленума), Маяковский опубликовал в ноябрьском номере журнала «Чудак» стихотворение «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка». Видимо,

Владимир Владимирович узнал, с какой иронией Юрий Анненков высказался о его стихотворении «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру»:

«…своего литейщика Маяковский недаром назвал Козыревым, то есть – козырь, удачник.

Рассматривая эту поэму с точки зрения литературной формы, мы видим, что Маяковский просто стёр самого себя».

И Маяковский дал герою своей новой поэмы не козырную фамилию. И не побоялся упомянуть трудности, которые возникают на пути строителей нового советского города:

Но были в тот момент в советской стране люди, которых большевики-сталинцы воспевать не собирались. Одним из них был Николай Поликарпов (авиаконструктор, создавший самолёт для первоначального обучения пилотов У-2). Следствие по его делу шло около месяца. Гепеушникам давно было ясно, что их подследственный «изобретатель» явный «контрреволюционер-вредитель». Поэтому ему без всякого суда объявили приговор: высшая мера наказания. И Поликарпов стал ждать дня, когда его поведут на расстрел.

Были в стране Советов и другие люди, неугодные большевикам. О них говорил «Проект закона о перебежчиках с поправками т. Сталина», утверждённый на одном из ноябрьских заседаний политбюро. Нежелание возвращаться из-за границы в СССР теперь предлагалось рассматривать «как перебежки в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и квалифицироватъ как измену». А 21 ноября 1929 года ЦИК СССР принял постановление, которое гласило:

«Лица, отказавшиеся вернуться в Союз ССР, объявляются вне закона. Объявление вне закона влечёт за собой:

а) конфискацию всего имущества осуждённого,

б) расстрел осуждённого через 24 часа после удостоверения его личности.

Настоящий закон имеет обратную силу».

Последняя фраза оповещала о том, что расстрелу подлежали все невозвращенцы (даже те, кто остался за рубежом несколько лет назад).

Владимир Маяковский на эти постановления советской власти не откликнулся. Он написал стихотворение «Старое и новое», впоследствии переименованное в «Отречёмся». В нём говорилось:

Под «старым бытом», от которого предлагал «отречься» поэт, подразумевалось отсутствие ванной, лифта и прочих удобств, что воспевались в стихотворении о вселении «литейщика Ивана Козырева» в новую квартиру. Под стихотворением рукою Маяковского проставлена дата его создания: «22–23 ноября 1929 г.»

Тем временем в ГосТИМе продолжали ждать разрешения Главреперткома на постановку «Бани». Но главреперткомовцы вынесение вердикта всё откладывали, продолжая устраивать общественные обсуждения пьесы. И Маяковскому приходилось вновь и вновь разъяснять, для чего он создавал свою «Баню». 30 ноября в журнале «Огонёк» он написал:

««Баня» – моет (просто стирает) бюрократов».

В двенадцатом номере журнала «Даёшь» говорилось, что «Баня» направлена…

«…против бюрократизма, против узости, против покоя.

"Баня "чистит и моет.

"Баня "защищает горизонты изобретательства, энтузиазм».

Но общественные обсуждения пьесы продолжались. На них «организаторы травли» продолжали жалить драматурга. Об этом – Валентин Катаев (в «Траве забвения»):

«Маяковский брал меня с собой почти на все чтитки. По дороге обыкновенно советовался:

– А может быть, читать Оптимистенко без украинского акцента? Как вы думаете?

– Не поможет.

– Всё-таки попробую. Чтобы не быть великодержавным шовинистом.

И он пробовал.

Помню, как было ему трудно читать текст своего Оптимистенко «без украинского акцента». Маяковский всю свою энергию тратил на то, чтобы Оптимистенко получился без национальности, «никакой», бесцветный персонаж с бесцветным языком. В таком виде «Баня» теряла, конечно, половину своей силы, оригинальности, яркости, юмора. Но что было делать? Маяковский, как мог, всеми способами спасал своё детище. К великодержавному шовинизму на этот раз, правда, не придрались, но зато обвинили в «барски-пренебрежительном отношении к рабочему классу».