«Каждый дом, каждый двор. Здесь были мои полрублевые визиты, преимущественно ночные… Я местный врач на побегушках, пасынок больницы Берсонов. Врачи-евреи не практиковались среди христиан. <…> А ко мне телефоны, чуть ли не ежедневно: „Пан доктор, вас просит к телефону графиня Тарновская. Прокурор Судебной палаты. Супруга директора…“ <…>

Я решил так:

— Поскольку старые врачи неохотно ходят с визитами ночью, да еще к беднякам, вся надежда по ночам на меня.

Понимаете. Скорая помощь. Как же иначе? А вдруг ребенок не доживет до утра? <…> Меня в один голос объявили сумасшедшим. Опасным психом. Разногласия только в нюансах: излечимый или нет?»[77]

Что сказать?

Трудно? Трудно… Но, согласимся, не «ужас-ужас». Есть проблемы. Есть зависть коллег. Куда ж безо всего этого?

Но ведь есть и немало удач. А главное, постепенно, но весьма и весьма успешно строится карьера врача.

Коротко говоря: нет ничего такого, от чего хотелось бы бежать.

Но есть нечто, к чему бежать хочется.

Не в том проблема, что карьера доктора плоха, — педагогическая работа уж больно притягивает, вот в чем дело…

3

Мария Конопницкая — популярнейший польский писатель. Достаточно сказать, что с 1944 по 2004 год (за 60 лет) у нее вышло — внимание! — 477 изданий общим тиражом более 26 миллионов экземпляров.

Она умерла незадолго до описываемых нами событий, память о ней еще была свежа, и в честь Конопницкой устраивались вечера. Причем в самых разных местах, отнюдь не поэтических.

В одном из сиротских домов Варшавы состоялся такой вечер, на который пригласили Корчака.

Он пришел, но с опозданием. Все места оказались заняты, Корчак стоял у стенки, слушал.

Можно себе представить, как трогательно звучали из уст маленьких воспитанников такие, например, строки:

Ждите, — только снег лишь ляжет,

По полям и по лугам, —

Возвращусь в тумане ночи

Я к родимым берегам

Прилечу я легкой тенью,

Белым инеем спаду, —

Позабуду горе, муки

И невзгоду, и беду!

Позабуду раны в сердце…{4}

Корчак, говорят, смахивал слезы. Он вообще любил, когда дети читали стихи или играли спектакли. Относился к этому трогательно-сентиментально.

Но не забывал осматривать помещение Дома сирот. Даже вышел из зала, чтобы лучше понять, где живут дети.

Помещение оказалось убогим, грязным, казалось бы, совершенно неприспособленным для жизни детей.

Сами дети — под стать своему жилищу: худенькие, болезненные, жалкие.

Огромные глаза — впалые щеки. Сколько таких лиц еще предстоит увидеть нашему герою за свою жизнь?

4

Там же и тогда же, на вечере памяти Марии Конопницкой Корчак знакомится со Стефанией Вильчинской.

Случится знакомство навсегда. На всю жизнь. Стефания Вильчинская в роли помощника, в роли заместителя будет находиться рядом с нашим героем всегда: от вечера памяти Конопницкой, на котором Стефа предложит Янушу Корчаку работать вместе, до газовой камеры в Треблинке, куда она вошла вместе со своим директором и их воспитанниками.

Оказалось, что Корчака позвали не просто послушать стихи знаменитой поэтессы в детском исполнении. Ему хотели сделать серьезное предложение: возглавить новый Дом сирот.

Стать директором этого ужасного, не очень пригодного для жизни помещения?

О нет! Сиротский приют предполагает зажить новой жизнью, с новыми преподавателями, отчасти — новой программой, и — что особенно важно — в совершенно других условиях в новом помещении, на которое уже выделен дом в конце Крахмальной улицы.

Вильчинская предлагает Корчаку возглавить новое дело.

Советский исследователь Василий Кочнов воспроизводит такой диалог:

«— А что я буду делать? — спросил ее [Вильчинскую] Корчак.

— Подумайте сами. Я училась педагогике и психологии, а практики у меня нет. Я была бы счастлива, если бы вы, доктор, тоже согласились у нас работать»[78].

Вообще-то так начинаются романы…

Но у Корчака, напомню, обет безразличия — о романе речи быть не может.

Или — все-таки…

Живые же люди…

5

Как все это было? Как?

Представим…

Грязный, едва ли не полуразрушенный сиротский дом. Полумрак. Дети читают лирические, красивые стихи любимого поэта Марии Конопницкой, может быть, даже эти:

Больше уж не светится

Огонек в окне;

Только отзвук слышится

Песни в тишине.

Тень твоя не явится

Вновь передо мной, —

Все же взор мой просится

В домик твой пустой!..{5}

Трогательно. Немножко монотонно. Безусловно — лирично.

Впалые щеки — большие глаза. Тоненькие детские голоса, которые очень стараются читать по-взрослому, даже с некоторым придыханием. Отчего выглядят еще трогательнее.

Мужчина стоит у стены, смахивая слезы, и оглядываясь по сторонам: не заметил ли кто-нибудь его сентиментальности. Всю жизнь этот мужчина хотел, чтобы в нем видели сильного человека.

Свет не яркий — чтению стихов приятен полумрак. В неясном, стеснительном свете — женщина. Она очень волнуется за своих воспитанников. Ее губы вслед за ними шепчут стихи. Она выступает с каждым. За каждого. Она не здесь, со зрителями, — она с учениками.

Дети, прочитав стихотворение и неловко поклонившись, бросаются к ней, обнимают. Она прижимает их к себе, гладит по голове, успокаивает.

Это — Стефа. Мужчина знает. Они виделись когда-то. Ну может быть, пару раз. Мельком. Не так уж много в Варшаве людей, которые занимаются домами сирот для еврейских детей, — так что судьбе не надо было особо стараться, чтобы их свести.

Но судьба не сводила. Чуть показывала друг другу, а соединять не хотела. Видимо, ждала судьба правильного времени. И дождалась.

— Пора! — решила судьба.

И… он ей улыбнулся. Она — ему. Ей — за двадцать. Ему — за тридцать. Мужчина и женщина.

У них возникает диалог. Естественно. Общие темы. И женщина предлагает мужчине не просто новую работу или там престижную должность — она предлагает ему сменить судьбу.

И он соглашается. Сразу.

У вас, дорогой читатель, есть вариант, что мужчине, который согласился изменить судьбу по просьбе женщины, эта женщина не понравилась?

У меня такого варианта нет.

И когда мы будем говорить о Стефании Вильчинской, не забыть бы, что предложение сначала вместе работать, а потом — очень быстро — возглавить детский дом сделала именно она.

Тоже удивительная история. Стефания была приглашена в новый Дом сирот раньше Корчака, и вполне могла претендовать на то, чтобы им руководить. Но — нет. Никогда. Как-то с самого начала повелось, что главным будет Корчак.

Почему?

По простой причине: Стефания Вильчинская считала его гением.

6

Итак, Доказывающий был вынужден отступить. Разум сдался под неистребимым желанием чувств.

Корчак был готов поменять жизнь, изменить судьбу. Не