– Скажи мне честно! – прорычал он. – Ты считаешь, в этих слухах есть хоть капля истины? Честью своей поклянись!

– Многие говорят, что это невозможно. Все знают о том, как герцогиня любит вас…

– Но другие говорят, что возможно! – добавил Генрих, когда гонец замолчал.

– Некоторые считают, что она влюблена в этого Бернарта. – Гонец с трудом сглотнул.

Для Генриха эта мысль была невыносима. Алиенора принадлежала ему, и только ему! Он ей не Людовик, который, ложась с ней в постель, закрывал глаза на все ее интрижки. Алиенора его жена, его герцогиня, мать его наследника.

Генрих не без труда совладал с собой.

– Можешь сказать своему хозяину, что я разберусь сам! – хриплым голосом сказал он, после чего отправился в канцелярию, где сидели его чиновники, думая на ходу, что кастрация слишком легкое наказание для этого наглеца Бернарта де Вентадорна.

Но, даже охваченный яростью, Генрих понимал, что его месть будет тоньше. Скандал ни в коей мере не должен затронуть имя Алиеноры и запятнать их отношения. Надо срочно принять меры, чтобы скандал не расширился. Если решить эту проблему осторожно, слухи сами вскоре стихнут. Но на сердце у Генриха было тяжело. Неужели Алиенора предала его? Неужели она одаривала своими улыбками – а то и чем больше, упаси Господи, – какого-то ничтожного писаку? Он должен узнать правду. И как можно скорее. Он все поймет, как только увидит ее, в этом Генрих был уверен. Но пока он еще не может покинуть Англию. А значит, его ждут несколько недель мучительных терзаний. Он будет воображать, как жена, лежа в объятиях другого мужчины, распаляет его страсть так, как умеет делать только она, использует все те штучки, которым научилась с ним. Нет, это невыносимо!

Сначала на уме у Генриха было убийство. Совершить его тайком – ничего лучше не придумаешь, а тело под покровом темноты сбросить в реку, чтобы и следов не осталось. Но все же внутреннее чувство справедливости – благодаря которому Генрих и станет великим королем – восторжествовало, и его лихорадочные мысли составили иной план.

– Меня вызывают в Англию, мадам, – сказал Бернарт, сделав Алиеноре элегантный поклон.

– В Англию? – Она посмотрела на своих дам, которые были также удивлены.

– Да, мадам. Мой господин герцог хочет, чтобы я сочинил военные мелодии для моей лиры, дабы развлечь рыцарей. – Бернарт опустил глаза, полные отчаяния.

– Похоже, ваша слава распространяется по христианскому миру, – смущенно сказала Алиенора, спрашивая себя, какие слухи могли дойти до Генри. У него в Англии и без того хватает дел. Зачем еще посылать за трубадуром для развлечения рыцарей?

– Так мне сказал посланник от герцога, мадам. Но, увы, я не могу уехать или попрощаться с лицом, дороже которого для меня нет.

– Когда вызывает герцог, никто не вправе отказываться, – ответила Алиенора. – Его покровительство будет очень ценно для вас и добавит вам славы. Вы счастливчик.

Откровенно говоря, чрезмерные изъявления преданности со стороны Бернарта становились слишком назойливыми, и Алиенора не расстроилась бы, покинь он двор, поскольку то, что началось как приятное отдохновение, теперь становилось мучительно однообразным и неловким ритуалом. И потом, вскоре она воссоединится с Генри. Муж прислал весточку, в которой сообщал, что надеется вернуться весной. Она считала дни до его приезда.

Бернарт с ужасом и болью понял, что Алиенора не возражает против его отъезда в Англию и расставание с ним ничуть не печалит ее. В уединении своей комнаты он пролил горькие слезы, думая о неблагодарности герцогини и о необходимости расставания с ней – чудесным существом, чье присутствие так необходимо для его счастья. Бернарт пытался утешить себя мыслями о том, что Алиенора всего лишь защищает себя, отдаляясь от него, ведь его любовь была тайной, и герцогиня не должна выдать ее чрезмерными эмоциями на публике, и в конечном счете даже убедил себя, что их разлука станет для нее не менее мучительной, чем для него.

Когда Бернарт приехал в Лондон, над городом висели тучи, стоял холод и улицы были засыпаны снегом. Для южанина это была картина края света. Он скорбел, переживая трагедию своей ссылки, а теперь, глядя на схваченные льдом речные берега, с тоской думал о далекой Аквитании и ее прекрасной герцогине… И вдруг чудесным образом ему показалось, что эти берега заросли цветами – красными, белыми и желтыми, этакая великолепная вспышка цвета. Бернарт почти ощущал их запах и от хандры чуть не упал в обморок. Потом он снова открыл глаза – и иллюзия исчезла. Трубадур уверовал, что это хороший знак, предвещающий скорое возвращение к его даме.

Бернарт был одержим Алиенорой. Когда он думал о ней, сердце его в равной мере наполнялось радостью и горечью. Дрожа от своей жалкой тоски в тени Вестминстерского аббатства, он сочинял песню за песней в ее честь, ожидая, когда герцог вызовет его в Вестминстер.

Когда его наконец вызвали, Бернарт с тревогой понял, что Генриха Сына Императрицы, устрашающего молодого человека со стальными глазами и похожего на коршуна, кажется, ничуть не интересуют военные песни, ради которых он сюда приехал. Вместо этого Генрих засыпал Бернарта вопросами о его жизни при дворе в Пуатье.

– Принимает ли мадам герцогиня других трубадуров, кроме вас? – напористо спросил он.

Чуть ли не обвинительно, подумал Бернарт. Герцог принимал его в высоком, величественном каменном зале, примыкающем к королевскому дворцу. Бернарт узнал, что зал этот был построен Вильгельмом Рыжим, сыном Завоевателя, лет пятьдесят назад, и, как и повсюду в этом забытом богом городе, здесь стоял лютый холод.

– Да, мой господин, ее двор – это академия великой культуры, – дрожа, ответил Бернарт.

– Но вам она уделяла особое внимание? – продолжал Генрих.

– О да, герцогиня была необыкновенно добра ко мне, скромному поэту, – радостно кивнул Бернарт.

– Что значит «добра»? До меня дошли неприятные слухи о вас. Теперь я хочу знать правду! – Лицо Генриха побагровело от ярости, в голосе зазвучали угрожающие нотки.

Бернарт испугался при виде столь явного гнева. Теперь только ему стал ясен весь ужас происходящего, и он понял, зачем был вызван в Англию. Бедняжка-герцогиня: ее муж и точно дьявольского помета, как говорят о нем люди.

– Мой господин, Господь тому свидетель, – горячо заговорил Бернарт, – я ничем не повредил чести госпожи герцогини. Ее честь для меня дороже моей жизни. И я знаю, что она, прекрасная дама, никогда бы не зашла так далеко. Она слишком добродетельна. Умоляю вас, верьте мне, мой господин!

Генрих сверлил трубадура взглядом. Он хотел – всеми фибрами души – верить ему.

– Но эти стихи, – сказал он. – Они говорят о любви.

– О безответной любви, – ответил Бернарт, но тут же замолчал. О чем он говорит? Этот грубый молодой человек, что стоял перед ним, похоже, не понимал условностей галантной любви. Поэтому Бернарт поспешил объяснить: – В моей земле скромному менестрелю вроде меня разрешается писать стихи даме, в которую он влюблен, пусть она и самого высокого положения и замужем. Поэт может ее любить, но ему редко отвечают взаимностью. Я всей душой предан мадам герцогине и не отрицаю этого, но у меня и в мыслях не было надеяться на ответное чувство. Я довольствуюсь тем, что восхищаюсь ею издали. Моя госпожа зарекомендовала себя добрейшей хозяйкой своего слуги, но не более того, заверяю вас. Я вздыхаю по ней без малейшей надежды.