еще чего-нибудь напридумают.

— Разве я вру? — спросила Наташа.

— Ну хорошо, не врешь, а что такого особенного я сделала? Таня пишет стихи, у нас в ПТУ все знают, и я взяла и прочитала, что тут такого?

Она взяла Лидию Ивановну под руку, но Лидия Ивановна медленно высвободила руку.

— По-моему, Римма, то, что ты сделала, все равно, что чужое письмо прочитать.

— Как это? — не поняла Римма. — При чем здесь чужое письмо?

— При том. Ведь Таня не дала тебе свою тетрадь и не просила тебя читать ее стихи, ты сама взяла ее тетрадь без спроса, чего ж тут хорошего?

— Я, может быть, сама когда-нибудь взяла бы и прочитала всем ребятам свои стихи, — сказала Таня. — А теперь не хочу и не буду.

— Ну, а мне прочитаешь когда-нибудь?

Таня кивнула:

— Вам, тетя Лида, почитаю.

— Прочти сейчас, — сказала Римма. — Мне очень нравятся твои стихи про осень.

Таня засмеялась:

— Подлизываешься, Римма!

— Ни капельки не подлизываюсь, говорю, что думаю. Про осень мне больше всего понравилось.

— Прочти, Таня, — попросила Лидия Ивановна.

Таня отошла немного назад, заложила руки за спину. Начала читать стихотворение, чуть завывая, должно быть, подражая кому-то, актеру или поэту, кого довелось видеть:

Скоро осень моя, здравствуй!

Здравствуй, осень, тебя я жду,

Что ж, давай, цари и властвуй

На мою ль, на твою ль беду…

И дальше Таня читала про «Одиночество, как твое имя-отчество, как твое прозвище-звание, горькое мое страдание?».

Читая стихи, Таня опустила ресницы, тень от ресниц упала на нежные ее щеки, вся она такая юная, свеженькая, миловидная…

Лидия Ивановна не выдержала, улыбнулась:

— Откуда у тебя эти мысли, Танюша? И что ты знаешь про одиночество?

Римма сказала:

— Она у нас любит фасон давить.

— А ну, хватит! — с досадой сказала Таня. — Сама же просила меня почитать стихи, а теперь придираешься!

Помолчали немного, потом медленно повернули обратно. Шуршали под ногой первые опавшие листья, с Москвы-реки вдруг потянуло острой, резкой прохладой.

— А ведь и в самом деле скоро осень, — сказала Наташа. — С дождем, со слякотью.

— Люблю осень, — заявила Римма. — Осенью никуда идти неохота, учись или работай, и все тут.

— Зато, как только солнышко выглянет, наша Римка уже ожила, — усмехнулась Наташа, — хвост трубой, ноги в руки, только ее и видели!

— А тебе завидно?

Наташа удивленно переспросила:

— Мне? Завидно? Это тебе, что ли, завидовать?

— Кому же еще? За мной все мальчишки бегают, возле дома поджидают, записки мне пишут, а за тобой никогошеньки!

— Хватит вам! — Таня положила руки на плечи Риммы и Наташи. — Чтоб было тихо!

— Я, конечно, могу завидовать, — помолчав, начала Наташа, — только не тебе и не еще кому-нибудь из девчонок, а хотите знать, кому я завидую?

— Ну, кому же? — улыбаясь, спросила Лидия Ивановна.

— Зине Вершиловой, вот кому.

— Зине? — удивилась Лидия Ивановна. — Почему именно ей?

— Потому что она знаменитая, о ней пишут, дня не проходит, чтобы о ней в газете не писали или по радио не говорили. А сколько раз ее снимали и на обложки, и так в журналах…

— Зина ничего, довольно красивая, — сказала Таня.

— Да разве из-за этого ее снимают? — спросила Наташа. — Ты что? Таких красивых у нас на фабрике сколько хочешь! Нет, она знаменитая, о ней все знают.

— А сегодняшним героям завидуешь? — спросила Римма.

— Каким героям?

— Машиностроителям?

— Вот когда я на них раньше смотрела, как они на сцене стоят с лентами через плечо, а их на телевидение снимают и все на них глядят, я им всем так завидовала! — задумчиво произнесла Наташа.

— Пусть Таня стихи про них напишет, — посоветовала Римма.

— И напишу, почему нет, — сказала Таня.

— А что, вдохновилась, кажется?

— Вдохновилась, — спокойно ответила Таня.

— Я бы десять лет жизни не пожалела, чтобы стать знаменитой, — снова начала Наташа. — Ничего мне ровным счетом не надо, только бы стать знаменитой.

— А я и не знала, что ты такая, — сказала Римма.

— Какая же?

— Тщеславная.

— А это разве плохо?

— Не знаю. Во всяком случае, я не такая.

— Какая же ты? — спросила Таня.

— Обыкновенная, — ответила Римма. — Я хочу любить и чтобы меня любили, чтобы у меня было много детей и чтобы я была счастливая.

— Мы все хотим быть счастливыми, — вставила Наташа. — И я и Таня. Верно, Таня?

— Верно, — сказала Таня. — Только я тоже хочу быть знаменитой, и чтобы повсюду висели мои портреты, и чтобы все кругом на меня смотрели и снимали меня, вот как сегодня рабочих на машиностроительном.

Лидия Ивановна усмехнулась:

— Смешные вы, девчонки!

— Бабушка тоже говорит: смешные вы…

Наташа спросила:

— Тетя Лида, а вы хотели бы быть знаменитой?

— Как-то не думала об этом.

— Чего ей хотеть, — вмешалась Римма. — Тети Лидины портреты тоже повсюду были. Я помню одно ваше фото в «Огоньке». Верно?

— Было такое дело. Снимали у нас ветеранов, и меня тогда засняли.

— Выходит, и бабушка наша тоже ветеран? — спросила Таня.

— Конечно.

— У нее вечный пропуск на фабрику есть, я сама видела…

Лидия Ивановна вспомнила: провожали Настю на пенсию. Было это в фабричном клубе, Настя веселая, в нарядном платье, глаза горят, щеки малиновые. Сам директор подарил Насте чайный сервиз Ломоносовского фарфорового завода, красный, в синих и голубых цветах, и именные часы «Полет». А они все, Настины подруги, подарили радиоприемник «Даугава». И Настя так много смеялась, казалась такой счастливой.

Поздно вечером, когда собрались домой, Настя села в директорскую «Волгу», директор приказал отвезти ее домой со всеми подарками. Перед тем как сесть в машину, Настя обернулась, и Лидия Ивановна поразилась тогда, как же вдруг переменилась подруга, будто разом постарела на много лет.

И Настя сказала ей:

— Лида, а ведь это уже навсегда.

— Что навсегда? — не поняла Лидия Ивановна.

— Навсегда ухожу, больше уже не буду ходить на фабрику. Никогда. — И по слогам, медленно еще раз произнесла: — Ни-ко-гда.

Кто-то, кажется толстуха Сергованцева, провожавшая ее вместе с остальными до машины, крикнула громко:

«Брось, Настя, вон тебе даже пропуск постоянный оставили, стало быть, приходи, когда только захочешь!»

Но Настя не улыбнулась в ответ, еще раз поглядела на старых своих подруг, и глаза у нее были такие скорбные, что сердце Лидии Ивановны больно сжалось.

«Теперь, милые мои, я уже не ваша, я теперь отрезанный ломоть», — сказала Настя.

«Вот и я тоже стану отрезанный ломоть, — подумала Лидия Ивановна. — Может быть, даже скоро…»

Она задумалась, опустив голову.

Таня (что за чуткая душа, однако!), как бы разгадав ее мысли, крепко прижала к себе ее руку.

— Тетя