– Я этого так не оставлю!

Затем он напустился на Стаса:

– Вы сбили меня, отвратительный человек! Следует смотреть, куда едете! И вращать рулевое колесо по всем правильным направлениям, это очевидно? Я тотчас же звоню ментам, ясно вам? Мы это дело быстро разрулим, ясно вам? Потому что я пострадавший.

– Вы? – из последних сил изумился Стас. – Если кто здесь и пострадавший, так это…

– Пешеход всегда пострадавший, когда на него наезжает автомобиль, и это очевидно, поэтому я звоню ментам, ясно вам? Мы это дело быстро разрулим, – не унимался громила.

Он выражался немного странно и говорил с резким акцентом, но каким – понять было невозможно. Не кавказским, это точно. Возможно, с баскским. Баски говорят на языке, который не имеет родственников нигде по всему миру, следовательно, и их акцент не поддается определению. Так я решил про себя. (Удивительные мысли лезут в голову в разгар экстремальных ситуаций!)

– Послушайте, – сказал Стас, слабея, – никто не хочет неприятностей. Верно? По-моему, мы пострадали куда больше, чем вы. Давайте на этом разойдемся.

Но пешеход не унимался. Он буянил и топал ногами, он орал на Стаса, а тот – я видел отчетливо – с каждой минутой все больше терял волю. В конце концов мы скинулись и отдали крикливому пешеходу все деньги, какие только сумели выскрести из карманов и бардачка. Набралось чуть больше тысячи. Пешеход сунул их в задний карман брюк и удалился широкой, размашистой походкой. Со спины он был похож на Маяковского.

– Ты видел когда-нибудь что-то подобное? – пробормотал Стас, оживая по мере того, как скандалист удалялся. – Он устроил аварию, сам остался цел – и мы еще ему плати!

– Ты предпочел бы и дальше ругаться с ним? – пролепетал я, с трудом двигая моей поврежденной челюстью. – А потом еще менты…

Светка рассудительно сказала:

– Надо в больницу.

– Золотые твои слова, Светка! – похвалил ее отец. Он набрал номер «скорой», откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. В зеркальце я видел его лицо. И вдруг я представил себе Стаса стариком, с обвисшими щеками, с тонущими в морщинах уголками рта, под глазами набрякли мешки, и все такое.

Я никогда не огорчаюсь, когда вижу людей в том облике, который придаст им старость. Ведь это означает, что они проживут долгую жизнь. И на протяжении этой жизни не единожды будут счастливы.

Одно время видения старости друзей просто преследовали меня. Я рассматривал школьные фотографии, и на меня с них смотрели старики и старушки. Только двое или трое одноклассников так и не постарели. Не знаю, что теперь с ними сталось, – я давно не видел никого из класса. Кроме Стаса, разумеется. А с ним о бывших товарищах мы как-то не разговариваем.

«Скорая» прибыла минут через двадцать. Без долгих разговоров нас троих переместили в другую машину и там усадили на лавочку, как арестантов. Дверцы захлопнулись, и мы покатили в никуда, потому что окошка в фургончике не было.

Светку больше всего интересовало, не будут ли делать уколы. Мы сказали, что ей – точно не будут, и она сразу успокоилась. Меня больше всего огорчало то, что листок с портретом остался в помятой машине Стаса. Но Светка обещала нарисовать еще один портрет, если тот пропадет.

В приемном покое было холодно и безнадежно. В углу на носилках кончался какой-то чумазый бродяга, санитар стоял рядом и неопрятно курил. Квадратики линолеума горбатились и топорщились на полу по всем направлениям, и казалось чудом, что никто из персонала о них не спотыкается.

Тускло-зеленые стены были увешаны плакатами и объявлениями. Некоторые из плакатов, судя по дизайну, висели здесь уже лет тридцать. Уму непостижимо, как отлично они сохранились! Очевидно, все дело в тусклом свете: краски почти не выгорели.

Стаса забрали на перевязку первым. Он вернулся с гипсом, умиротворенный. Светка, умытая добросердечной толстой сестрой в туалете и угощенная конфеткой, весело бросилась к отцу.

– Мы домой, – сообщил мне Стас. – Держись тут. Я навещу.

– Угу, – промычал я.

– Рентген не готов еще?

Я помотал головой.

– Ну ладно, – сказал Стас. – Попили пивка!.. В следующий раз.

– Угу, – сказал я.

Стас с прыгающей Светкой направился к выходу.

Когда Светка ушла, из приемного покоя исчез последний источник живой человеческой энергии, и я чуть не подох. Санитар возле носилок докурил третью сигарету, бросил ее на пол и куда-то ушел. Бомж на носилках лежал теперь спокойно. Наверное, умер.

В приемный покой вошла сухощавая женщина с длинным острым носом. Она поклевала воздух по всем направлениям и громко вопросила:

– Поливанов?

Я встал, поскольку ответить ей достойно выкриком «здесь!» или «я!» был не в состоянии.

Она уставилась на меня недоверчиво.

– Вы Поливанов?

Я кивнул.

Она смерила меня взглядом.

– Ваш снимок готов. Идемте, оформим. У вас перелом челюсти.

Вот так я оказался в больнице.

Мои отношения с мужчинами всегда заканчивались неудачами. Большинству из них хотелось, чтобы я их содержала и при этом оставалась милой, податливой и согласной на вторые роли. То есть в свободное от зарабатывания денег время вовсю трудилась на ниве домашнего уюта. А они бы при этом стремились к самовыражению.

Наверное, я сама виновата. Моя мама внушила мне, что мужчина непременно должен быть «интересным человеком», иначе отношения быстро зайдут в тупик и все станет неинтересно.

У нее-то самой был абсолютно неинтересный брак с моим отцом. Ни тебе скандалов, ни разводов, ни супружеских измен с лучшей подругой. Словом, ничего увлекательного. Миссис Обыденность, погруженная в череду однообразных будней.

До какого-то времени маме вполне хватало того, чем она обладала. Но потом «Богатые тоже плачут» и «Санта-Барбара» открыли для нее неизведанный мир запретных страстей. «Мама, – спросила я как-то раз, отбирая у нее очередную пачку макулатуры в мягких обложках, – зачем ты тратишь время на чтение этой ерунды?»

Мама устремила на меня мягкий взгляд поверх очков. Очки у нее с толстыми стеклами: у мамы сильная дальнозоркость.

«Только теперь, – сказала мама, – я начала понимать, чего была лишена всю жизнь».

Я могла сколько угодно спорить и пытаться перечитывать Пушкина и Тургенева. Это помогало не больше, чем аспирин против чумы. Мамина идея «интересного мужчины» прочно внедрилась в мое подсознание.

И все мои любовники были сверхтворческими личностями: кто занимался живописью, кто поэзией, кто философией. Мама важно одобряла каждую мою связь. Она вела с моими мужчинами длинные разговоры и, как она уверяла, обогащала таким образом свой внутренний мир.