– Ты убил его! Ты убил своего отца! Вместе со своей ашкеназской шлюхой!

Габриэль, оглушенный, не понимал, что происходит. – О чем ты говоришь?

– Твой отец, твой отец Рафаэль – праведник, святой, – твой отец мертв! Се ле ромпио эль корасон[44]! Это ты, ты разбил ему сердце!

Габриэль приблизился к постели отца. Все расступились, давая ему дорогу.

Рафаэль лежал на спине, белый как призрак, с широко открытыми глазами. Габриэль склонился к отцу и поднес ладонь к его носу, надеясь, что у матери просто истерика, что это ей почудилось, что отец сейчас снова начнет дышать, и все благополучно вернется на свои места. Но ни намека на дыхание он не обнаружил. Отец был мертв.

Он бросился на тело отца и безудержно разрыдался:

– О господи, папа, прости меня! Боже праведный, что я с тобой сделал, папа!

Потрясенная Меркада не верила глазам: ее сын, сильный и мужественный, исступленно бьется в рыданиях, как женщина. И хоть она и была убита горем, но сообразила: этим нужно воспользоваться. Не колеблясь, она подошла к сыну, положила руку ему на плечо, оторвала от тела отца и сказала голосом, холодным как сталь:

– Ты убил своего отца, ты сделал меня вдовой, а своих братьев и сестер – сиротами. Если ты не хочешь убить и меня – поклянись отцом, который лежит тут мертвый по твоей вине, поклянись мне, что ты не женишься на ашкеназке и что ты не увидишься с ней никогда больше!

Габриэль, потрясенный и страдающий, бросился ей на шею и простонал:

– Я клянусь, мама, клянусь! Прости меня!

– Чем ты клянешься?

Меркада хотела услышать это наверняка.

– Отцом клянусь.

– В чем ты клянешься? – настаивала она. – Скажи, чтобы твои братья услышали. Чтобы твоя сестра Клара услышала. Чтобы твоя сестра Аллегра в Тель-Авиве услышала. Чтобы весь Охель-Моше услышал, чтобы весь Иерусалим услышал. Чтобы твой отец, который лежит тут, услышал. В чем ты клянешься?

– Я клянусь, что не женюсь на ашкеназке и не увижу ее больше никогда в жизни, – прорыдал Габриэль.

Меркада отстранилась от него.

– Возьми, – протянула она ему носовой платок. – Вытри слезы, хватит плакать! Будь мужчиной. Мы должны отвезти отца на Масличную гору.

– С того дня твой дедушка Габриэль не видел Рухл ни единого раза, – вздохнула тия Аллегра. – Он не простился с ней и не сообщил о своем решении не жениться на ней. Он вел себя так, словно ее никогда не существовало. И Меркада никогда больше не упомянула ее имени, и мы тоже. И только сплетницы квартала Охель-Моше цокали языками и рассказывали друг дружке под большим секретом о великой любви Габриэля к ашкеназке из Меа-Шеарим, которая разбила сердце праведнику Рафаэлю Эрмоза и свела его в могилу.

– А Рухл? – допытывалась я. – Что стало с ней?

– А вот этого, дорогая моя, я не знаю, да и, честно говоря, не интересовалась. Знаю только, что, когда посреди ночи к Кларе пришли сообщить о смерти нашего отца, она выгнала Рухл на улицу, проклиная ее и называя убийцей. С тех пор о ней больше ничего не известно.

А когда миновал год со дня смерти отца, наша мать Меркада женила Габриэля на Розе. Такой свадьбы я и врагам своим не пожелаю: без гостей, без семьи, без угощения, без радости. Только десять человек для миньяна. Никто из нас не был знаком с невестой. Ни с ней, ни с ее семьей. Все, что мы знали о ней, – что она сирота из квартала Шама и что она работала уборщицей в домах у англичан.

Тусклый серый свет забрезжил в окне дома тии Аллегры. Ночь уступала место дню. Рассветало. Но хоть я и не спала всю ночь, сна не было ни в одном глазу. Я думала о своем дедушке и его несбывшейся любви к ашкеназке из Меа-Шеарим – любви, которая заполнила его сердце и не оставила там места бабушке Розе. Думала о Меркаде, которая так чудовищно использовала смерть Рафаэля – вынудила Габриэля дать обет во имя умершего отца никогда больше не видеться с единственной любовью его жизни. Думала о навязанной ему поспешной свадьбе и о бедной бабушке Розе, которая и не подозревала о том, что Меркада хладнокровно и расчетливо использует ее как орудие против собственного сына. И меня ужасало, что наша семья носит в себе такую мрачную тайну – и при этом живет как ни в чем не бывало. Ну вот как это? Неужели никто ни разу не проговорился, не проронил ни слова, не выдал тайну? Бабушка жила с Габриэлем столько лет, страдала от неразделенной любви – и не понимала, почему муж не любит ее так, как она любит его? И почему за все эти годы ни один человек даже не поинтересовался судьбой несчастной возлюбленной моего дедушки, которую ночью с позором выгнали из дома его сестры, и с тех пор она исчезла?

У меня было столько вопросов! Мне нужны были ответы, я жаждала продолжения тетушкиного рассказа. Но тия Аллегра уже совсем устала.

– Все, я уже наговорила на сто лет вперед, – тихо сказала она. – Помоги мне встать с кресла и дойти до комнаты.

Я помогла ей подняться, она оперлась на палку и поковыляла в свою комнату. Но уже в дверях обернулась и грустно произнесла:

– Боже милостивый, Габриэла, я не помню, зачем ты приехала ко мне из Иерусалима, но помню все, что было сорок лет назад, любую мелочь. Так уж оно в старости. Тоска.

Шестнадцать лет было Розе, когда она вышла замуж за Габриэля, двадцати одного года от роду. Она не была, прямо скажем, хороша собой. Лицо широкое и грубое, сама дебелая, как крестьянка. А он – красавец с благородной внешностью, стройный как кипарис. Таким способом Меркада, моя прабабушка, отомстила любимому сыну: женила его на женщине без семьи, без рода, без приданого, да еще и страхолюдине. Габриэль не протестовал, даже рта не открыл. Ровно через год после того, как похоронили его отца, они с Розой поженились в синагоге «Бейт Элиягу» в присутствии одного только миньяна. Такая уна бода син кантадорес – свадьба без певцов – бывает у нищих, но не в семье Эрмоза. И только когда он разбил стакан, и произнес «Если я забуду тебя, Иерусалим, пусть отсохнет моя правая рука…», и они стали мужем и женой, – только тогда он подумал, что понятия не имеет, какого цвета глаза у его жены.

Хоть Роза и была дурнушкой и нищенские привычки сказывались в каждом ее поступке, но трудолюбия ей было не занимать. Сразу же после замужества она перестала убирать в домах англичан и начала помогать мужу в лавке. Через девять месяцев после свадьбы она родила первого ребенка, но тот умер, когда ему не было и месяца. Муж, как положено, содержал семью, заботился обо всех ее нуждах, но не более того. С тех пор как умер отец, Габриэль замкнулся в себе, говорил мало, и черная туча часто набегала на его точеное лицо. Меркада, которая жила с ним и с его молодой женой в одном доме, видела: сын, который до того, как случилось несчастье, был смешлив и улыбчив, после женитьбы почти никогда не улыбался и ни разу не засмеялся.