— Да, я тоже это помню, — тихо признался Джек.

— А однажды летом я предложила и нам туда поехать.

Джек прекрасно помнил этот разговор. Мэри Хайнс была уже весьма хрупкой и слабой, но на предложение дочери отреагировала очень бурно. Время от времени она давала волю своему средиземноморскому темпераменту: он помнил почти каждое ее слово, пронизанное злобой.

— Я скорее позволю вырвать себе ногти, чем моя нога ступит на эту землю… пока этот фашист не умрет и не будет зарыт в землю, — выплюнула она.

Тогда Соня не поняла, кого ее мать назвала фашистом. Сперва она решила, что с ее стороны бестактно просить о путешествии в далекую страну, когда ее родители едва сводят концы с концами и редко могут позволить себе отдых на родине. Однако позже отец объяснил ей, в чем дело.

— Франко до сих пор у власти, — сказал он дочери, пока мать не слышала. — Он развязал гражданскую войну, из-за которой твоя мать и уехала из Испании. Она его до сих пор ненавидит.

Это было в 1974-м, год спустя Франко умер. Даже тогда Сонина мама не испытывала ни малейшего желания возвращаться на родину и даже упоминать о ней.

Они выпили еще по чашечке чаю, Соня съела одно из сахарных печений.

— Жаль, что она больше так и не увидела Гранаду, — вслух размышляла Соня. — Она не забыла испанский?

— Забыла через какое-то время. В начале нашего знакомства она и слова не знала по-английски, но я помню то утро, когда Мэри проснулась и поняла, что она больше не видит сны на родном языке. Она расплакалась.

Джек Хайнс не хотел, чтобы дочь задумывалась о том, как мать тосковала по своей родине. Насколько это было возможно, Джек старался создать для Сони позитивный образ матери, поэтому он тут же себя оборвал.

— Посмотри, — сказал он. — У меня осталось несколько фотографий твоей мамы тех времен, когда она еще жила в Гранаде.

Он открыл тяжелый ящик стола и нашел под какими-то бумагами затасканный конверт.

Когда он садился назад в кресло, несколько снимков упало ему на колени, и он передал их Соне. Вот Мэри стоит возле церкви, вероятно, во время своего первого причастия… Но другие два снимка заинтересовали Соню гораздо больше. На одном мама была в традиционном костюме танцовщицы фламенко. Взгляд игривый, дразнящий, кокетливый, но почти половина лица скрыта веером. Если бы Соня не знала, что это Мэри Хайнс, то не смогла бы узнать ее. Но еще сложнее было представить, что красотка на этом снимке и болезненная женщина из ее воспоминаний — одно и то же лицо. На этой фотографии черноволосая красавица была похожа на величественную уроженку Андалусии.

Потом Соня взглянула на следующее фото. Какое-то время она просто вглядывалась в снимок. Во рту пересохло. Здесь Мэри не имела ничего общего с Сониной матерью, но напомнила ей кого-то другого. Мэри была удивительно похожа на девушку, запечатленную на фотографиях в баре Мигеля. Соня понимала, что подобная мысль просто нелепа, но так и не смогла выбросить ее из головы.

Она видела, что эти фотографии затерты до дыр. Дочь всегда подозревала, что отец проводит больше времени, перелистывая страницы воспоминаний, чем она думала. Меньше всего ей хотелось расстраивать его ненужными вопросами.

Соня решительно одернула себя: женщина с веером могла быть кем угодно, любой девушкой с характерными для испанок чертами лица; но когда отец пошел на кухню, чтобы наполнить заварник, Соня спрятала пару фотографий в свою сумочку. Она выпила еще одну чашку чая, а потом расцеловала отца на прощание.

Противостояние с Джеймсом не могло длиться вечно — рано или поздно им пришлось бы поговорить.

Соня понимала, что ей самой придется сделать первый шаг к примирению, поскольку Джеймс был упрямее, чем она. Прежде чем лечь в постель, Соня оставила ему на кухонном столе записку с предложением завтра вместе поужинать. Но утром, спустившись к завтраку, она увидела, что записка лежит там, где она ее оставила. Соня поднялась в спальню. Несмотря на то что Джеймс всегда аккуратно застилал постель, она сразу поняла, что постель тоже нетронута. К стопке чистых простыней, которую уборщица вчера оставила на середине кровати, никто так и не прикасался. Джеймс не ночевал дома.

Вечером Соня встретила мужа в прихожей. Она ни слова не сказала о его вчерашнем отсутствии.

— Может, поужинаем сегодня вместе? — предложила она.

— Хорошо, если хочешь.

— Я приготовлю пасту, — сказала она, когда Джеймс прошел мимо нее в ванную комнату.

Им еще ни разу не приходилось есть tagliatelli putanesca[31]. Не успела Соня приготовить соус, как Джеймс уже выпил первую бутылку вина. Спичка в костер была брошена.

Когда Соня наливала себе в бокал вина из второй бутылки, которая уже была раскупорена и стояла на столе, она почувствовала агрессию Джеймса.

— Значит, танцуешь? — пренебрежительно спросил он.

— Да, — ответила Соня, стараясь сохранять спокойствие и нейтральный тон.

— Ты, должно быть, уже стала настоящей профессионалкой?

Соня сидела, поигрывая ножкой бокала, потом глубоко вздохнула. Вино и ей придало мужества.

— Я теперь стану заниматься по пятницам, — заявила она.

— По пятницам… Такой, значит, уикенд, да?

Помимо воли она стала подливать масла в огонь.

— По пятницам занимается продвинутая группа. Теперь я уже не новичок, — продолжала она.

— Ага, но пятница станет шилом в заднице. Твои танцы перечеркнут все пятничные вечера, Соня.

Сейчас Джеймс разговаривал с ней дружелюбным, но немного насмешливым тоном — эти странные нотки в его голосе показались ей угрожающими.

Джеймс налил себе еще вина и стукнул бутылкой по столу.

— Чертовски неудобно, Соня!

— Не стоит это так воспринимать, Джеймс.

— Что ты говоришь?! А я считаю именно так, — бросил он. — Твои танцы, блин, совсем не вписываются в нашу жизнь, Соня.

«Нашу жизнь, — подумала Соня, прокручивая эти два слова в голове. — Нашу жизнь?»

Слова казались чуждыми. Они не имели к ней отношения — она больше не могла представить свою жизнь без танца. Этот высокий пьяница в костюме в тонкую полоску, даже сидя за столом на собственной кухне, таил в себе угрозу. Он раскачивался на стуле и бросал на Соню яростные взгляды. Джеймс запачкал вином желтый шелковый галстук — Соня наблюдала, как по шелку растекается грязное пятно. Она изо всех сил пыталась избежать ссоры.

Паста была готова. Соня выключила газ и только успела поднять сковородку, как услышала рев Джеймса:

— Ну! Ты собираешься бросать свои танцы или нет?

Его громкий голос чуть не заставил ее выронить сковородку. Обжигающая жидкость выплеснулась на пол. Соня, увидев, как дрожат ее руки, поставила сковородку на подставку для сушки.