Всего лишь шаг — и тебя пустят на биомусор. Быстро человек может стать «конченым». Синдикат просто наплевал на него, заслуженного ветерана локальных конфликтов.

К счастью, у него был шанс всё исправить. Время пришло. Если не соскочит теперь, то либо вышибет себе мозги, либо Синдикат прикончит опального лейтенанта с клеймом «бывший». Нужно только взять Последний контракт у мистера Вала и довести его до логичного хеппи-энда. Иначе… Неизвестность не пугала его. Так даже лучше. Он готов отправиться хоть в ад, но не ощущать себя пустым местом. Его эго не позволит сдохнуть в грязном баре на замызганной кровати. Никогда.

Бывший Лейтенант «Бетты» обошёл по писку сканера «Перуна-2» хищную «воронку» большим виражом, огибая овраг с трактором на дне. Опасное местечко. Вечно тут шастало зверьё. Сейчас пройдёт небольшой лесок, а там выплывет из серости осени здание пустующего завода. Жратва, бухло, гадкая и наглая рожа бармена, соратники. Бывшие, правда. Они давно ему не товарищи! Не он отвернулся от них. Система поработала и в этом направлении. Все приятели знали, что иметь дела с изгоем — вредно для здоровья и кармы.

В метрах пятидесяти Грешник уловил движение. Раз — и он держал на мушке источник этого самого движения, оказавшийся слепой старой псиной. Собака медленно перебирала лапами навстречу найму. Грешник опустил оружие. Одиночный пёс не представлял никакой опасности. Вопреки здравому смыслу и логике, он настойчиво приближался к нему, сокращая расстояние. Зверьё в этих местах пуганное, при встрече с человеком разбегалось в разные стороны. Слепыш, отнюдь, проявлял безрассудную собачью храбрость. Выглядел он на редкость паршиво даже для слепого мутанта. С пасти текла слюна, рыжей шерсти на худосочном теле почти не осталось, на голой коже гнили язвы.

Наёмник на заре молодости обожал собак. И в Зоне стрелял четвероногих мутантов тогда, когда они представляли реальную угрозу для жизни. Сказывались воспоминания бурной юности.

— Ну и чего хочу! — остановился Грешник, глядя на четвероногого бедолагу, что еле волочил ноги. Пёс прихрамывал, вместо хвоста торчал обрубок, в боку зияла незаживающая рана. Отвратительное зрелище! Псина подошла к Грешнику на расстояние в 5 метров и сел, уставившись на него своей слепой мордой. Человеку стало неуютно.

— Вали отсюда, чернобыльское отродье, пока не пристрелил. Я добрый! — крикнул найм и махнул рукой, пытаясь отвадить от себя незваного гостя. Ходок не собирался убивать животину, так, попугать. Но пёс не шелохнулся. По пасти стекала слюна, из зияющих слепых провалов сочился гной. Грешник смутился от такой наглости. Или нет? Этого человек не знал. Многие бродяги толком не разбирались в поведенческих позывах мутагенов, прожив в Зоне свыше трёх лет. Действительно, забивать голову информацией о размножении, популяции, ареале обитания дикой фауны? Проще расстрелять тварь с дальнего расстояния, и только потом рассуждать, что да как?

Грешника разобрало любопытство. Он подошёл ближе.

— Ну, давай, уходи! Иди прочь! — крикнул он ещё раз. Пёс шевельнулся, положил морду на землю и ляг. В его движениях лейтенант уловил безумную прорву собачьего одиночества и близкой смерти. Этот мутант пришёл к нему сам, пришёл к человеку, и оставалось лишь догадываться, зачем? Может быть, время пса прошло, он стал старым и немощным, и не мог охотиться, как раньше, со сворой сильных самцов и матерых самок с детёнышами. Его изгнали из стаи или слепыш покинул сородичей, чтобы не стать обузой. И теперь он лежал на пожухлой траве, в трёх метрах от Грешника, старая жалкая дворняга, которая первой бросалась в атаку на противника. Наёмника от увиденного передёрнуло. Собака напомнила ему прошлое, давно забытое и похороненное в чертогах памяти. Он словно говорил ему, Грешнику, ты тоже одинок, поэтому я пришёл к тебе, посмотреть в последний раз на эту траву, солнце, скрытое за многочисленными тучами, и уйти в свой собачий рай. Трудно умирать одному, в том числе слепой собаке.

У Грешника засосало под ложечкой. Чувство дежавю выбралось из подкорки наружу. Три года назад под Припятью его точно так же провожал мутант — маленький волчонок с вытекшим от пули глазом. Только покалеченный подросток концентрировал на нём ярость за убитых сородичей. Этот слепой доходяга вышел к нёму, чтобы сдохнуть.

Наёмник подошёл вплотную к псине. Сильное чувство вины ударило ему в голову, отчего к горлу стремительно подскочил тяжёлый комок. Он зло бросил оружие на землю, и склонился над дворнягой.

— Ты задолбал меня. Ну, чего ждёшь, сожри меня, — заговорил он, — вцепись мне в шею зубами, выпусти кровь, но не мучай!!! Я сам знаю, кто я!

Псина не повела и ухом.

Она всё поняла. Ментально он почувствовал эту собачью мысль, что сочилась из слепых глаз скупыми кровавыми слезами. Или в нём заговорил алкоголь?

Привычный мир из серых облаков и вечного хмурого неба дрогнул перед ним. Картинка задрожала, превращаясь в кисель из воспоминаний.

Грешник грохнулся на колени перед искалеченной Зоной дворнягой. Он беззвучно закричал, захрипел, глядя на пса-калеку. Серый закат окрасился в красные тона, а на заскорузлых ладонях проступила кровь. Он падал в бездонную про́пасть горьких воспоминаний, что били, стегали хлёсткими ударами наотмашь. Плечи его содрогались от конвульсий, и наёмник не мог остановить нескончаемую лавину негативной энергии. Она разрывала его на части, выворачивала наизнанку, возвращая забытое прошлое.

Мать… Родной человек сгорел заживо в доме, прикованной к инвалидному креслу. В пьяном угаре он забыл отключить чайник на газовой конфорке и ушёл к друзьям. Вернулся, когда зарево погребального костра вырывалось с шумом через окна, протягивая ему горячие протуберанцы смерти. Она и сейчас приходит к нему во снах. Жуткая, обгоревшая женщина, с оплавленными волосами и жёлтыми зубами. В чёрной хламиде она выглядывала в окно, и кричала от боли в объятиях синего пламени. Напрасно он тогда не шагнул вслед за ею.

Вот он, повзрослевший, помог незнакомой старухе, глухой и очень древней, которая жила в одиночестве и нищете. Она пыталась напоить его чаем, но Грех сбежал прочь, так и не поговорив с престарелой женщиной. Странно, но она до сей поры приходила во сне тенью, замотанной в белый саван. Она стояла в коридоре с исписанными стенами и молчала.

Дети. Много детей разных возрастов. Оторванные конечности, размазанная грязь на лицах, ошалевшие от страха и непонимания детские личики. Запах гари и смерти навис над районом, где прогремел теракт. Десятки трупов, погребённых под завалами школы. Такие вещи тяжело забываются. Он почти забыл, но сегодня ужасы чужой войны всплывали перед глазами, вынуждая сердечную мышцу с удвоенной силой качать кровь. Трупы бородачей, сгоревшие танки, тысячи гильз под ногами. Отрезанные головы белых людей, нанизанные на пики заборов. Это не мимолётное ви́дение. Его персональный ад, сотканный из потрясений.

Соломон…

Он появился всего раз, когда после пьяного дебоша умирал от похмелья в сарайчике на Границе. Перекошенное лицо былого товарища выражало умиротворённость и отстранённость. Таким его видел в тоннеле в последний раз, когда наткнулся на свежего зомби с грустными глазами. Грешник виноват, что Соломон стал таким. Наёмник бросил раненого друга перед надвигающейся Вспышкой в твёрдой уверенности, что тот дойдёт до укрытия. Сталкер настоял на этом решении. Соломон остался. Он хотел спокойно умереть, наблюдая кровавые зайчики высоко в небе. Но Зона не позволила раненому скончаться. Катарсис выжег мозги упрямцу. А Сол вынул из него душу. Там, в заброшенной кишке депо, найм едва не двинулся умом, увидев плывущее по бетону тело боевого друга. Соломон звал его по имени, проглатывая гласные буквы, ругался, тянул руки. «Грыш. Рышн. Грых. Шнык». Более тяжёлого зрелища он не видел. Он едва не зарыдал, когда в тоннеле разнёс голову восставшему мертвецу, и затем выкопал глубокую могилу, чтобы Сол нашёл упокоение хотя бы в земле. Дважды убитый Сол. «Прости, дружище! Я виноват, что так случилось».