что-то тревожило ее в глубине души, сопротивлялось ее решению, не давало уснуть. А когда все же задремала, то увиденный ею сон не внес в ее сердце успокоения. Видит Анна, как открылась калитка и в ней встал ее Петр. Не идет в дом Петр, стоит, загородил калитку, улыбается, а глаза печальные.

— Эх, Анна, Анна, — покачав головой, тихо сказал Петр и пропал.

Долго лежала Анна, открыв глаза и всматриваясь в темноту.

Дочь с зятем должны были приехать помочь выкопать картошку и убрать овощи. Они еще не знали о болезни матери. Но Настасья, видя состояние Анны, решила ускорить приезд Нины и в телефонном разговоре изложила сложившуюся ситуацию. Обеспокоенная дочь к выходным обещала приехать.

Анна тоже стала готовиться к отъезду. Дел обнаружилось много. С утра покопаю картошку, — решила она, — детям поменьше работы оставлю. Но сил хватило только на одну борозду. Снова прихватило сердце. Когда после таблетки и отдыхе на диване стало получше (вроде отлегло), она решила выполнить главное дело — посетить дорогие могилы. Что-то глубоко внутри подсказывало Анне, что с этим медлить нельзя.

Кладбище было старое, заросшее березняком, пышной травой. В беспорядке стояли серые кресты. Кое-где могилы окаймляли деревянные ограды. Вот и могильные холмики родителей и ее Петра. Могила мужа была без оградки.

— Не надо папу огораживать, — сказала Анна дочерям — Он свободу любил, простор. А меня рядом положите — место не займут — меня знают.

Анна перекрестилась, поклонилась могилам родителей. Подошла к большому деревянному кресту с овальной фотографией, наклонилась, приложилась губами к холодной эмали. Тут подкосились ноги Анны, упала она на заросший земляникой холмик и дала волю долго сдерживаемым слезам.

— Простите, что бросаю вас, — плакала она, — но думаю, что ненадолго. Скоро и я около вас лягу.

Долго сидела Анна, закрыв глаза, сбоку креста. Вспоминала. Перед ее мысленным взором проносились картины ее долгой жизни. То ее мысли тонули в далеком беззаботном детстве, вспоминалась безоблачная жизнь с родителями или вдруг всплывали в памяти счастливые годы ее знакомства с Петром; «светлые вечера», которые устраивала молодежь поочередно в деревнях к деревенским праздникам, да и не только. В каждой деревне всегда отмечали свой праздник. В их деревне широко гуляли на «Илью». Варили пиво, собирались родственники за столом, приходила молодежь из других деревень, и долго неустанно отплясывали под гармонь и пели задорные, порой придуманные на ходу, частушки. А к концу праздника выбирали парни понравившихся девчонок и провожали их до дома уже ночью или долго сидели на завалинке или крылечке чужого дома, стараясь продлить счастливые мгновения.

Вот на таком празднике и выбрал Петр свою сероглазую с длинной русой косой, статную Анну. Да она и не возражала, так как давно, почти с детства, нравился ей этот рослый веселый парень, выучившийся потом на механизатора.

Всплывали в памяти и голодные военные годы, щи из дудок, калябыши из мороженой картошки, не выкопанной по осени из-за отсутствия людей.

Жизнь Анны плавно перетекала из одного русла в другое, от одного жизненного этапа в другой, но одним непрерывным потоком, в одной деревне, среди одних и тех же людей, соединенных одним временем, похожими радостями и горями, одной тихой деревенской природой, одним небом над головой. А теперь надо перейти к другой, чужой ей жизни, жить в другом, незнакомом мире, среди других людей. И навсегда оставить то, чем она жила до сих пор.

Тревожно и зябко стало на душе у Анны. — Но я уже решила, — успокаивала она себя, — и назад хода нет. Значит, надо собраться, пересилить эту томящую меня тяжесть. Да ведь и не я одна. Анна стала вспоминать жителей, уехавших из деревни к детям. Живут же они, смогу и я.

Она пошевелилась, почувствовала, что замерзла. Поднялась, размяла затекшие ноги. Уже вечерело. Тихо вокруг. Где-то далеко стучал дятел, прошмыгнула белка с дерева на дерево, уронив рядом засохшую ветку. Пора домой.

Анна глубоко поклонилась могилам и с печалью в сердце побрела к дому. Шла через поле по тропинке, чтобы сократить путь. Над нею в еще светлом небе уже проглядывали первые зеленоватые звезды. Ушедшее за лес солнце золотило верхушки деревьев, крыши родной умирающей деревни.

От быстрой ходьбы вновь заколотилось сердце. Отдышавшись, взошла на крыльцо. Ступеньки показались ей сегодня очень высокими.

Дома сумрачно. Помолившись и поужинав, легла на кровать. Мысли метались в ее встревоженной голове, не давали уснуть. То ей представлялась ее новая жизнь у дочери, то виделась уже покинутая ею ее изба, пустая, с заколоченными старыми досками окнами.

— Боже, за что мне все это, — шептала она и торопила утро.

Дочь с зятем приехали к полудню. Машина была с прицепом — так посоветовала Настасья — Картошка у Анны хорошая уродилась и овощей много, яблоки тоже, в городе лишнее не будет, внушала она по телефону. — Да и Анны пожитки надо забрать.

Анна суетилась, плакала, всплакнула и дочь Нина, невысокая полноватая, уже не молодая женщина. Муж Николай успокаивал обоих, шутил, советовал на завтра слезы оставить. Энергичный, неунывающий Николай нравился Анне. Правильно в деревне говорили — повезло Нинке с мужем.

Вечером гости хотели сходить на кладбище, но Анна отсоветовала — вечером на могилки не ходят, лучше завтра с утра. Так и сделали. Наступивший день прошел в предотъездных хлопотах.

У Анны все валилось из рук. Растерянно схватывалась то за одно, то за другое. То она не знала, что делать с оконными цветами, то ее волновала судьба остающегося здесь кота.

Когда ее Нина энергично — небрежно начала стаскивать оконные занавески, уничтожая уют комнаты, Анна вдруг поняла всю безвозвратность своего поступка. Поняла, что больше не войдет в свою светлую комнату, уютную, с теплой русской печкой, тюлевыми занавесками, иконой Богоматери в красном углу, которой молилась она каждое утро, прося здоровья и благополучия родным, черпая в молитве душевную силу и настроение. Поняла Анна, что последний раз, идя с кладбища, видела она бездонное небо над головой, ощущала запахи леса, трав, последний раз шла по родной деревне. Не будет этого в ее жизни никогда. Сегодня увезут ее от оставшихся четырех старух, одиночество которых сблизило их друг с другом и, несмотря на отдельные иногда перебранки (всегда по пустякам), стали они своими и не было у них друг от друга секретов. Да какие там секреты, вся жизнь с самого начала на виду.

И было в ее душе еще что-то очень важное, как бы независимое от ее сознания, что протестовало против ее, вроде бы