днём, быстрее даже собственной мысли. Весь окружавший её суетливый многоликий спортивный мир мгновенно смазался, сжался до нескольких серо-белых полос, и она неслась сквозь него, летела, не различала ни людей, ни предметов.

Но все, кто был рядом, видели этот невероятный рывок. Видела его Катя Адаменко, и она вздохнула с грустью и завистью, видели его Ира и Коля, видели и те, кто едва успевал отскакивать, уступая дорогу пролетавшей мимо них Феликсе. Она бежала навстречу Илье, и не было для неё в те секунды больше никого на Красном стадионе, не было и самого стадиона с неровным и пыльным футбольным полем. Существовало только пространство, отделявшее от Ильи, ненужное, лишнее, но сокращавшееся с каждой секундой. Мощным снарядом сквозь это пространство её тело несла даже не воля, а один лишь чистый инстинкт, потому что её место было рядом с ним. На этом стадионе, в этом городе, в этой жизни.

5.

Коля Загальский был человеком общительным и умел подолгу рассуждать об отвлечённых вещах, например, о скорых полётах человека на Луну и на Марс, о неизбежности коммунизма, о развитии науки или о международной политике. Но о войне, на которую попал совсем неожиданно, Коля старался не говорить, хотя стал свидетелем и участником событий, о которых молчало радио и не писали газеты. Прежде чем вручить ему отпускные документы, политрук роты посоветовал Коле поменьше распространяться о том, что случилось этой зимой в Финляндии и Карелии. Но дело было не в совете политрука. Ещё до отпуска, весной, когда дивизия только вернулась из Карелии и расквартировывалась в Виннице, Коля понял, что представления советских граждан о войне с Финляндией примерно противоположны тому, что происходило на тысячекилометровом отрезке советско-финской границы к северу от Ленинграда. Переубедить он всё равно никого не смог бы, да и опасно было болтать, поэтому на расспросы привычно отвечал парой газетных фраз и строчкой из песни.

После призыва Колю распределили служить в 44-ю дивизию, размещавшуюся в Житомире, Шепетовке и Новограде-Волынском. Полностью она называлась гордо и красиво 44-я Киевская Краснознамённая дивизия имени Щорса. Дивизия считалась образцовой, успешно участвовала во многих учениях, освоила тактику современного боя и гордилась своей историей, которую вела от Боженко, Примакова и того же Щорса. Примакова, правда, в тридцать седьмом расстреляли по делу Тухачевского и из списка отцов-основателей дивизии вычеркнули, но Щорс и Боженко, покинувшие этот мир в девятнадцатом году, по-прежнему оставались вне подозрений.

В Житомире Коля прослужил полтора года. Спортсмену служба давалась легко, к тому же у Коли был аккуратный почерк, он неплохо рисовал, и ему поручили выпуск ротной стенгазеты. К концу первого года службы он получил сержантские треугольники в петлицы и думал о сверхсрочной. Осенью тридцать девятого года дивизия участвовала в Польском походе, так называли военные действия Красной армии по захвату Польши. Но эту войну он почувствовать не успел — она закончилась раньше, чем его рота попала в зону боевых действий.

Всё изменилось в ноябре того же тридцать девятого. Дивизию перебросили в Карелию и включили в состав 9-й армии. 30 ноября Советский Союз напал на Финляндию. 9-й армии поставили задачу рассечь Финляндию на две части в самом узком месте, взять Оулу, городок на берегу Ботнического залива Балтийского моря, и прервать сообщение между севером и югом страны. Первой перешла советско-финскую границу 163-я дивизия и двинулась на Суомуссалми.

Ничего о задачах армии бойцы 44-й дивизии не знали. Их привезли в деревню Кимасозеро, рядом с которой потом солдаты уже сами разбили палаточный лагерь. В этих палатках дивизия встретила северную зиму. Пятикилометровые кроссы на морозе и ледяной хлеб, вот всё, о чём решался рассказывать Коля своим киевским друзьям. Даже о том, что им не выдали полушубков, оставили в жиденьких красноармейских шинелях, он решил молчать.

О ходе войны, о действительном ходе войны: безуспешных попытках 7-й армии взять линию Маннергейма — довольно скромную систему финских оборонительных укреплений, — об окружении 163-й дивизии в сожжённом финнами Суомуссалми бойцы тоже не знали ничего. Вместо этого политуправление Красной армии разослало политрукам методички с историческими данными, из которых следовало, что все эти земли ещё в XIV веке были новгородскими, так что и сейчас мы не чужое захватываем, а воюем, по сути, за своё. К тому же прогрессивные финны с нами, а Маннергейм — царский генерал, и недолго ему осталось.

В середине декабря 44-я дивизия была отправлена в помощь окружённой 163-й. На торжественном построении и об этом ничего сказано не было. Говорили о помощи трудовому финскому народу, который дождался наконец освобождения. Под песню «Принимай нас, Суоми-красавица» роты прошли торжественным маршем перед деревянной трибуной, на которой собрались комбриг Виноградов, начальник штаба Волков, полковой комиссар Пахоменко, и отправились через границу на запад.

Дивизия двигалась одной колонной по дороге шириной четыре метра, проложенной через глухой еловый лес. «Ломят танки широкие просеки» — это было не про них. Танки и автомобили глохли на тридцатиградусном морозе. Десятки пушек, танков и гаубиц, сотни автомашин, четырнадцать тысяч человек личного состава продвигались к Суомуссалми без прикрытия с воздуха со скоростью пешего бойца — лыжи 44-й дивизии тоже не выдали.

Огромная неповоротливая махина, неспособная вступить в бой всей своей силой, оказалась отличной мишенью. Если бы у финнов нашлась в этом районе серьёзная артиллерия и хотя бы пара штурмовиков, от 44-й армии не осталось бы вообще ничего, но их основные силы сдерживали советские 7-ю и 8-ю армии на линии Маннергейма. Против 163-й и 44-й дивизий из резерва было отправлено два батальона пехоты. В условиях снежной северной зимы хватило и этого.

В двенадцати километрах от Суомуссалми, на Раатской дороге, 44-я дивизия была заблокирована мобильными отрядами финских лыжников и рассечена на несколько частей. Две недели лишённая боеприпасов и продовольствия дивизия пыталась отбивать атаки неуловимых и невидимых лыжников. Ежедневные потери исчислялись сотнями. Вечером 5 января комбриг Виноградов получил приказ отступать. Бросив технику и тяжёлое вооружение, потеряв около половины личного состава, 44-я Киевская краснознамённая вернулась в Карелию.

Шесть дней спустя остатки личного состава дивизии были выстроены у той же трибуны, перед которой они проходили торжественным маршем, отправляясь в Суомуссалми. Бойцам зачитали решение военного трибунала, приговорившего к расстрелу командира, начальника штаба и комиссара дивизии. Виноградова, Волкова и Пахоменко расстреляли немедленно, перед строем, у той же трибуны. В боевых действиях дивизия участия больше не принимала. В марте, после подписания мира, её отправили в Винницу, поближе к границе с Румынией.

Из похода в Суомуссалми Коля Загальский вернулся живым, он не был ранен и даже не пострадал, если не считать обмороженных ушей. На такие мелочи внимания никто не обращал, и сам он старался не думать об этом.