Нора отвечает после четвертого гудка.

– Кто это, блин, вообще? – спрашивает она.

Понимаете ли, я ведь знал, что трубку возьмет она. Но все равно ошарашенно молчу.

– Можно Ника? – наконец спрашиваю я.

– Нет, – отвечает она. – Он отошел, чтобы разобраться с какой-то небольшой проблемой. Не хотите перезвонить, чтобы оставить ему голосовое сообщение?

Я будто ничего не могу сделать. Я совершенно не способен нормально с ней говорить.

– Не могли бы вы передать ему мое сообщение? – спрашиваю я.

– Мне понадобится ручка? Потому что если да, то вам изрядно не повезло.

– Нет. Пожалуйста, передайте ему, что он ужасно облажался, когда дал Норе уехать в том такси.

Пауза.

– Кто это вообще?

– И не могли бы вы передать ему, что я ужасно рад за него, поскольку он наконец избавился от оков, надетых на него стервой Трис?

– Ты шутишь, верно?

– И не могли бы вы передать ему также, что сидеть в одиночестве на тротуаре и посвящать девушке песню – совершенно бесполезно, если у тебя не хватает пороха даже на то, чтобы попытаться поговорить с ней снова?

Еще пауза.

– Ты серьезно?

– Где ты?

– В «Веселке». А где ты?

– Неважно, – отвечаю я. – Скоро подъеду к «Веселке». Передадите мое сообщение?

Я вешаю трубку, не дожидаясь ответа.

Ужасно грубо – вот так вешать трубку посреди разговора.

Я отказываюсь верить, что этот разговор только что состоялся. Наверное, я такая сонная, что у меня галлюцинации.

Просто на всякий случай я иду в уборную, брызгаю холодной водой на лицо, расчесываю волосы пальцами, чтобы они выглядели привлекательно взъерошенными – но не настолько привлекательно, чтобы казалось, будто я взъерошила их специально. Затем я засовываю руку под футболку, чтобы поправить лифчик. Сальваторе смотрит в сторону.

Когда я возвращаюсь к столу, он уже завален едой: тарелка горячего борща (лучше, чем у моей бобэ[16], но я никогда не скажу ей об этом), полдюжины вареников, немножко копченой колбасы. И скоро должны принести блинчики с начинкой. Что я могу сказать, я очень, очень голодна, и мне ужасно хочется мяса. Может, заберу остатки для той ведьмы или еще какого-нибудь обитателя улиц.

Я набрасываюсь на еду, словно меня только что выпустили из тюрьмы. Когда мне наконец удается оторваться от еды, кажется, с моего подбородка капает борщ. И я вижу, что он здесь. Вот черт. Мерлу Хаггарду стоило бы запомнить: чудеса и правда случаются.

Я по-прежнему растеряна, но я вспоминаю, как чувствовала себя обновленной, решив, что мне предстоит в будущем стать гуманитарным представителем ООН. Я неуязвима, я не увлекусь им снова, я абсолютно уверена, что проведу свою жизнь в одиночестве и целомудрии. Наверное, это не так уж плохо. У меня никогда не будет венерических заболеваний, мне никогда не придется бояться, что презерватив порвется, или переживать, что мне не хватает секса, да даже думать и мечтать о нем не придется, и благодаря этому я, наверное, достигну просветления, как далай-лама. Так что все хорошо. Нулевой баланс. Ник может расслабиться. Я не попытаюсь его сожрать.

Сначала Ник молчит – он просто сидит, намазывая масло на кусок халы, погруженный в это занятие. Это охлаждает мой пыл. Жуя булку, он спрашивает:

– На сколько человек ты заказала?

Он отпивает мою колу, рыгает, а потом повторяет фразу, которую я выдала перед тем, как сесть в такси.

– «Теперь ты свободен»? Что это вообще значит?

Его слова звучат агрессивно, но на его губах снова играет эта чертова полуулыбка.

Я ничего не могу сделать со своей хандрой, но, по правде говоря, одновременно я хочу облизать его с ног до головы. Поверить не могу, что он здесь. Я хочу проделать с ним несколько совершенно неприличных вещей. Вместе с ним.

Я стараюсь, чтобы мой голос звучал равнодушно:

– Это означает, что мы встретились при странных обстоятельствах и провели вместе несколько странных часов, но одно только то, что я строила из себя последнюю дрянь, не означает, что ты должен изображать милого парня и типа пытаться продлить наши якобы отношения. Как бы там ни было, мы друг друга вообще не знаем и даже нормально друг другу не представились.

Ник перебивает меня, вытянув руку, испачканную маслом.

– Меня зовут Ник, – говорит он. – Я из веселого местечка под названием Хобокен. До сегодняшней ночи Where is Fluffy были моей любимой группой. Я пишу песни. Меня кинула одна олениха, но я стараюсь с этим справиться. А ты?

Я отвечаю на его рукопожатие, пытаясь подавить улыбку. Я не позволю ему оставить меня в долгу.

– Я Нора, – отвечаю я. – Из совершенно невеселого местечка под названием Энглвуд, чтоб его, Клифс. Мне нравятся песни, написанные другими. Я кинула одного оленя, а он кинул меня. И мы покатились по этой наклонной плоскости. Но я стараюсь с этим справиться.

– Привет, Нора, – говорит он.

– Привет, Ник, – отвечаю я.

– Можно я уже заберу свою чертову куртку?

– Нет, – я заслуживаю хоть какой-то компенсации за то, как чувствовала себя отвергнутой, за то, что обречена провести всю последующую жизнь в безбрачии, посвятив ее добрым делам.

– Почему?

– Потому что Сальваторе хочет, чтобы она осталась у меня.

– Он сам тебе сказал?

– Ага.

– Но что, если куртка на самом деле не его? Что, если он не имел никакого права ее тебе отдавать? Что, если на самом деле это был его злобный брат-близнец, Саламандр, который просто заказал вышить на ней имя Сальваторе, чтобы люди принимали его за доброго брата и не мешали ему творить всяческие злодеяния?

– И какие у него зловещие планы?

– Ну, знаешь, захват мира, все такое.

– Захват мира – это утомительно и банально. Людям следовало бы сосредоточиться на том, чтобы быть ответственными гражданами планеты, а не вести себя как козлы. Можешь передать это Саламандру, когда он в следующий раз придет попросить у тебя куртку. Скажи ему, что мы с Сальваторе решили основать новый мировой порядок. Это движение под названием «Расслабься, блин, уже и отдай девочке куртку».

– У нового движения будут значки и футболки?

– Возможно. Также мы планируем выпустить наклейки на чемоданы, а может, даже сделаем совместные продукты с Nike или IBM.

Я сама не замечаю, что смеюсь, что вообще шевелюсь, но тут Ник поправляет прядь волос, которая упала на мое лицо, и заправляет ее мне за ухо, и на мгновение я чувствую, как мое дыхание касается его руки. И теперь мы смотрим друг на друга, глаза в глаза, и в его взгляде, возможно, есть прощение, и, возможно, оно взаимно. На секунду желудок сжимается от надежды, и это то же самое чувство, что и ужас, но я – неудачница, которая ничему не учится, и поэтому я выпаливаю: