По правде сказать, от собственной дерзости я едва не поперхнулся: таких откровенных признаний мне еще сроду делать не доводилось. Во всяком случае, не так, чтобы с места в карьер. Но во мне словно вспыхнул пожар. Да и у нее в глазах полыхнуло пламя.

— И я вас тоже, — зарделась она, однако признание выговорила не дрогнув.

— Обожаю тебя! — не унимался я, чуя при этом токи разгулявшейся в жилах крови. С барышней я перешел на «ты» и даже заговорил по-французски, лишь бы получить эту возможность.

— Что, если я последую за тобой в Лондон? — Предложение, несомненно, греховное, зато упоительное.

Короче говоря, сложилась ситуация, когда у обоих голоса срываются, в горле пересыхает, а в глазах туман. Подшучивать бы да усмешечки строить — ан, невозможно.

Я давно подметил: власть высказанных слов над нами словно очерчивает пределы, до которых дерзнет дойти человек. Страшно! Когда с губ ее сорвались слова «я вас тоже», чуть ли не воочию видно было, как вся кровь прилила к ее сердцу. Возбуждение наше сделалось неудержимым, как каприз у детей.

Необходимо было приспуститься, потому как подниматься стало некуда.

— Смотрите-ка, конный экипаж, — сказал я, или что-то в этом роде, чтобы отвлечь ее внимание.

— О… да, да, — пробормотала она. Глаза ее были влажными, а вид такой, словно она и впрямь рухнула с облаков.

Так начался мой роман с этой странной, рвущейся навстречу приключениям девчушкой.

Но вот ведь что главное: я отнесся к этой авантюре вполне серьезно — оставить жену в Париже и рвануть за юной девушкой… Странно, право. Чушь несусветная, но от нее так сладко кружилась голова!..

Ведь девушка была словно распустившийся бутон. А кроме того… Боже милостивый, ах, как славно было бы наконец освободиться… от чего же? От всех жизненных передряг, от собственных мучительных сомнений — словом, от жены. Давайте назовем вещи своими именами, потому что это правда. Освободиться, после чего жить, как в дурмане, погружаясь в слова: «люблю», «любишь», «обожаю тебя»…

Когда выплываешь на широкие морские просторы, где все залито светом и вокруг покой, — в точности так чувствовал и я себя.

Свет был в глазах и в сердце.

Вот это и означает предельную высь — чувствовал я тогда, на той террасе.

И словно сама судьба возжелала благословить такой ход событий: на другой день я получил из Лондона письмо и телеграмму, по одному и тому же делу. Письмо от морского агентства: с началом зимы открывается вакансия, причем, как мне хотелось, в одной спасательной компании — ну, это ли не перст судьбы? Именно сейчас вызывают и именно в Лондон! В письме было сказано, что теперь нелишне было бы и самолично представиться. Прекрасно! Отчего бы и не оказать им эту мелкую любезность? Да я весь к вашим услугам! Александер Кодор в телеграмме извещал о том же: приезжай как можно скорей. «Где горох растет, туда и глаз стреляет», — по обыкновению шутливо писал мой никогда не унывающий приятель. Строчить письма он был не любитель, зато рассылал длиннющие телеграммы, полные самодельных поговорок, в том виде, как на ум взбредет. Но главное: судя по всему, он на меня не сердится, видимо, забыл о той злополучной катастрофе… Обстоятельства складывались на редкость удачно!

К тому же из какого-то окна доносилась мелодия Перголези — та же самая вещь, которую я впервые услышал в детстве, когда за меня вытянули счастливый билетик.

В ту давнюю, детскую пору я наверняка чувствовал себя баловнем судьбы, которому уготована счастливая участь. А сейчас снова тот же Перголези. Вдруг так оно и сбудется? О Господи!.. По спине у меня побежали мурашки.

«Отчего бы тебе, Боже милостивый, — мысленно взывал я к небесам, — не совершить ради меня исключение один-единственный раз в жизни? Сделай так, чтобы все ко мне хорошо относились — я имею в виду — в Лондоне. Чтобы все любили меня: и жена, и эта милая барышня. Что здесь такого невозможного?» — разливался я соловьем на углу улицы, потому как не в силах был дальше и шагу ступить: хотелось во что бы то ни стало еще раз прочесть письмо и телеграмму.

Каждая клеточка моего существа была пронизана каким-то дурацким ликованием.

Прямо там, с места не сходя и не раздумывая, я тотчас решил уехать отсюда и окончательно поселиться в Лондоне. А почему бы и нет? Именно так — окончательно и бесповоротно, со всем хозяйством, прихвачу с собой и жену. Тем более что без нее не обойдешься. Она посвящена во все мои дела, все знает, все держит в уме, более того, радостным восклицанием встретила утреннюю телеграмму.

— Браво, Якаб! — восхитилась она. — Это серьезный успех. Этому я сейчас очень рада…

«С чего бы это ей очень радоваться?» — ломал я голову, но так и не мог догадаться.

Уж не надумала ли она сбежать? Вдруг решила наконец-то избавиться от Дэдена? — осенило меня. Смех да и только! Жизнь, похоже, начала улыбаться мне, как герою, свернувшему шею своему заклятому врагу.

Стоит ли входить в подробности? Бывает, что при определенных поворотах судьбы человека охватывают какие-то вселенского масштаба головокружения. (Прежде я называл их ложным наитием.) Должно быть, то же самое происходило со мной и тогда. Иначе как можно объяснить, что, будучи человеком осторожным и осмотрительным, я решил разом порушить все — продать квартиру, распродать обстановку… и все это из-за телеграммы приятеля?

Очевидно, истина в том, что иным людям по душе рушить, крушить то, что у них есть.

Итак, едем в Лондон — таков был лозунг дня. Эти слова мелькали у меня перед глазами, словно в них таилось разрешение всех моих жизненных неурядиц и мое будущее благополучие; меня пошатывало, заносило от них, я разражался пароксизмами какого-то пустого смеха, будто человек без души.

— Мы едем в Лондон! — замахал я перед носом у барышни полученной телеграммой, что, похоже, застало ее врасплох.

— Ах, вот как? — бедняжка была вконец сражена.

Но спустя мгновенье овладела собой.

Замечательная новость, она этому, естественно, очень рада. Только я должен исполнить свое обещание. Уж не забыл ли я, что посулил ей показать красивейшее кладбище Парижа? Намерен ли я сдержать свое слово?

— Еще бы! — воскликнул я с предупредительностью истинного кавалера.

— О, ты тоже поедешь с нами, Лиззи? — обратилась она к моей жене. Но как лукаво! Потупив глазки, будто бы на самом деле хотела спросить: «Ты не поедешь, верно ведь?»

Но жене моей ума было не занимать.

— Избави Бог! — засмеялась она. — Не люблю кладбища. А вы поезжайте. Доставьте себе удовольствие, обойдясь без меня.

Барышня нерешительно уставилась перед собой.

— Почему бы вам не прогуляться туда? — весело продолжала Лиззи. — Никакого вреда вам от этого не будет! — И глаза ее, как два смеющихся солнышка мило и проницательно глянули на меня.

Что и говорить! Не понимал я тогда своей жизни. Только ли тогда? Сказать по правде, я и теперь-то не совсем понимаю.