Джордж кивает. Потом садится на стул и манит меня к себе.

– Так ты мне покажешь? В смысле стигму свою? Я никогда еще такого не видел.

– Там нечего смотреть. – Я кладу руку на живот. – Она проявляется, когда меня ранят, а как только рана заживет – исчезает.

Джордж скалит зубы:

– Давай-ка я тебя ткну ножиком…

Я прицеливаюсь пальцем ему в глаз.

– Шучу, – смеется он. – Но как это удобно: чтобы она исчезала, когда не нужна. Не выдает тебя. И ясно теперь, почему Файфер ее не видела, когда тебя мыла, или Джон, когда тебя осматривал.

Меня вдруг поражает мысль, что Джон смотрел на мой голый живот и даже, может быть, его трогал.

– Так как она выглядит?

– Кто?

– Стигма твоя, – поясняет Джордж. – Жуткая?

– А-а. Нет. Совсем не так плохо, как ты мог бы подумать.

Когда я узнала, что нам будут ставить стигмы, мне было очень страшно. Я себе представила: клеймо, шрам, бугры рубцов, красные, мерзкие. А она оказалась маленькой и тонкой – элегантной, можно сказать, как каллиграфический росчерк тонким пером.

– А больно было?

Я отвечаю не сразу. Церемония нанесения была выполнена сразу после окончательного испытания. А испытание это – такое событие, о котором мне думать не хочется, не то что рассказывать. Наверное, я была не совсем в себе после него, и потому не помню на самом деле, больно было или нет.

– Не очень.

Мне больше не хочется говорить о своей стигме. Но Джордж напирает:

– Но это ведь тоже магия? В смысле не может ею не быть. Тебе не кажется, что это странно? Охотник на ведьм, ищейка – и пользуется магией. Это же неправильно? А кто тебе ее ставил?

– Да. Нет. Наверное. Не знаю.

И ведь правда не знаю. Я все думала об этой стигме, думала, но так ни к чему и не пришла. Зачем Блэквелл дал нам магию, раз он ее ненавидит? Когда он завязал нам глаза, завел в закрытые двери и поставил эти метки, откуда он знал, что они будут действовать? Калеб говорил, что это сделал один из схваченных колдунов, но почему Блэквелл был уверен, что его магия нас не убьет? На этом месте я обычно прерывала мысленный штурм, потому что знала: он не был уверен. Он ставил на нас эксперименты. И если бы одного из нас случайно убил, то просто нашел бы замену. Как поступал всегда.

Джордж спрашивает:

– А как ты вообще в это влипла? Охота на ведьм – дело серьезное. А ты простая девчонка. Как же это случилось?

Я вспоминаю день, когда Калеб впервые закинул удочку насчет того, чтобы стать ищейками. Начиналось-то все достаточно обыденно, но к закату я уже сделала первые испуганные шаги по той дороге, с которой заведомо не было возврата. Все же мысль, что Калеб пойдет по ней без меня, пугала еще сильнее.

– Калеб убедил меня пойти с ним. Он был моим лучшим другом. Единственный родной человек, который у меня остался.

Джордж скептически морщится:

– Хороший способ обращения с родными – заставлять их делать то, чего они не хотят.

Я мотаю головой:

– Это не так. Он меня не заставлял.

– Ты сама хотела быть ищейкой?

– Я – нет. Но хотела быть с Калебом. А вот он точно хотел. А я верила, что он выберет работу как можно лучше.

Джордж опять кривится:

– Лучше для тебя или для него?

– Что ты имеешь в виду?

Он пожимает плечами:

– Мне кажется, он был больше заинтересован в собственной карьере, чем в твоей безопасности.

– Не знаешь, так не говори, – отвечаю я. – Он всегда обо мне думал. И всегда меня берег.

– Как-то не очень хорошо он с этим справился, а? – возражает Джордж. – Девушки, которых берегут, не попадают в тюрьму или под смертный приговор. И он тебя там бросил умирать…

– Не бросил он меня там! Он бы вернулся!

– Ага, и отвел бы тебя на костер.

– Прекрати!

– Ты знаешь, что я прав.

– Джордж, прекрати, – повторяю я. – Я серьезно. Скажи еще хоть одно плохое слово про Калеба, и я уйду. И плевать мне, что ты предлагаешь или что будет с Николасом.

– Элизабет…

– Ни слова! – Я уже кричу. – Или, клянусь, я…

Меня перебивает чей-то демонстративный кашель. Резко оборачиваюсь – и вижу в дверях Джона. На нем толстый черный дорожный плащ, на плече висит большая холщовая сумка, на лице и волосах капли дождя. Вернулся, наверное, и сразу поднялся наверх. Джордж встает.

– Не слышал, как ты пришел.

Джон пожимает плечами:

– Простите, что помешал. Но я несколько раз стучал. – Он смотрит на меня, потом переводит взгляд на Джорджа. – Николас хочет тебя видеть, – говорит он. – Он там, внизу.

Джордж идет к двери, поглядывая на меня настороженно. Наверное, думает, что я снова попытаюсь бежать.

– Я, пожалуй, вымоюсь и переоденусь, – говорю я.

– Попрошу Гастингса налить тебе ванну, – говорит Джордж и выходит. Джон остается, глядя на меня с очень странным выражением лица. Взгляд оббегает мои волосы, еще покрытые мукой, заляпанные яичными пятнами штаны, останавливается на руке, уже полностью зажившей и без повязки, снова смотрит мне в лицо.

– Выходим в пять, – говорит мне Джон. – Не забудь одеться потеплее.

Мы выходим ровно в пять, как планировалось. Питер и Гарет остаются – видимо, Веда боится стариков, кроме Николаса. Интересно почему.

На улице холодно и свежо, и я благодарна за одежду, которой меня снабдил Гастингс. Зеленые штаны в обтяжку и мягкая белая рубашка. Длинный черный бархатный плащ и черные ботинки до колен. Одежда Файфер. Судя по выражению ее лица, отдала она их скрепя сердце.

Николас говорит, что идти нам час и не по открытой дороге. Путь он знает хорошо, ведет нас между деревьями, переступая через упавшие сучья, в глубину леса. Луны сегодня нет совсем, и даже лучика света, чтобы видеть тропу. Я иду рядом с Джорджем, но я-то привыкла передвигаться в темноте, а ему приходится нелегко. То и дело он оступается, спотыкается о поваленные бревна или выбоины в земле.

– Жаль, что Веда днем не видит. – Он снова спотыкается, едва не падает, мне приходится подхватить его за руку. – Нет, честно, неужто так важна эта фигня насчет луны?

– Насчет луны? – переспрашивает сбоку Файфер. – Новолуние – всего лишь самый значительный аспект ясновидения. Время, когда сила ясновидца наиболее выражена. А тебе это «фигня насчет луны».

– Ну, не все из нас колдуны, – отвечает он. Я чувствую, как обращается ко мне при этих словах взгляд Файфер. – Ты говорила, эта фаза продолжается три дня, – добавляет Джордж. – И Веда может видеть в течение всего этого времени?