Поняв, что умирает, и умирает очень даже по-настоящему, Кольцов все же сделал крохотный, но верный вывод, связав происходящую в голове снежную бурю, окаменевшее ниже груди тело и остановившееся сердце с жжением и свербящей болью в шее.

Настя вытянула занозу, но лучше бы ему не видеть, что за ней тянулась и тянулась из него омерзительная до тошноты нить. Которая и убила его!

– Ты как, Семочка? – спросила его Настя.

А он уже не чувствовал ни ног, ни рук, ничегошеньки не видел, но был в состоянии осознавать, что сердце в самом деле уже не бьется слишком давно, и, странно, конечно, но еще мог слышать и говорить.

– Семен Кольцов, отставить панику, – прикрикнул на него Антон Олегович. – Если бы у вас не билось сердце, вы бы давно умерли и не болтали глупости.

– Так я и умер, – сказал Семен Кольцов честно и безнадежно.

И перестал хоть как-то ощущать реальность вне себя. Тишина. Темнота. Ни холода, ни тепла.

– Но я хотя бы понимаю, что здесь темно и тихо, – подумал он тоскливо-претоскливо. – Даже кровь в голове не шумит. Вот ведь дьявольщина какая, да с чего бы ей шуметь, если сердце не бьется. И легкие не дышат.

Семка понял – он еще жив, но осталось ему совсем чуть-чуть. Кислород уже не поступает в мозг, а значит, этот его мозг начинает умирать. И что особенно обидно, он это осознает, а ничего сделать не может!

Семен попытался вырваться из себя, отделив сознание, но даже этого сделать не получилось. Сознание, слегка раздвоившись, заметалось внутри самого себя, словно в клетке. Тут еще даже это осознание самого себя стало явно в нем угасать, Кольцов запаниковал… и тут ощутил легкое прояснение… вроде бы волна какая-то подкатила, принесла свежесть, и ему сделалось немного, совсем на крохотную крохотулечку, но легче. И не так страшно. Второй волны он ждал так бесконечно долго, что вновь начал паниковать и биться, словно птица. Третья, четвертая и пятая волны успокоили его. Он умер не до конца! Значит, найдут способ его оживить! Нужно набраться терпения и ждать.

Но ждать, ничего не чувствуя – этак и свихнуться недолго. Семен подумал, вспомнил свою встречу с Блуждающим… и, разделив себя на несколько частей, отправился в путешествие по самому себе. Ну вроде как бы отделил частичку сознания от основной его массы, в которой осталось самое интересное, то есть воспоминания. Вот по ним он и отправился.

Оказалось, что в этом путешествии довелось узнать так много о себе, что порой становилось больно, стыдно, страшно. Он рыдал, умирал со стыда, боялся до жути своих уже давно несуществующих страхов. Но все равно это было много лучше, чем ничего. Тем более что вскоре стали попадаться и более приятные воспоминания.

Семка десяти лет от роду сидел за письменным столом и делал вид, что занят уроками. На самом деле он шмыгал носом и глотал и никак не мог проглотить горькую обиду на родителей. Семка, тот, который сейчас, этот момент помнил прекрасно. Вернее, обиду эту помнил. А причину никогда вспомнить не мог. Может, попытаться разобраться? Но его отвлек разговор отца и мамы. Странно все же человек устроен, он тогда слышать мог лишь, что разговаривают, а слов не разобрать. Да и не до того ему было. А тут весь разговор услышал, словно сидел рядом.

– Ира. Ты его очень сильно любишь.

– Что в этом плохого?

– В чем?

– В том, что Семен будет это знать и чувствовать постоянно! Зачем напускать на себя строгий вид, если ты за сына рада?

Вот тут до Семки теперешнего дошло, на что он тогда обиделся. Он в кои веки получил пятерку, а мама не запрыгала от восторга. Сказала, что так должно быть каждый день! И все! Даже не похвалила. И он решил, что она его не любит. А она из педагогических соображений…

Семену захотелось заплакать, но в его положении даже плакать было нечем. И он перескочил с этого блока своего сознания в соседний.

Почти два месяца тому назад они переправлялись через Большую реку на Равнину. Он и Войцек перебросили на двух коврах-самолетах первую половину группы. А когда стали возвращаться за второй, разыгрался самый настоящий шторм. Им бы вернуться сразу, пока берег был близок. Войцек вслух этого не говорил, но именно так думал, по лицу было понятно, что он так думает. А в Семку словно бес вселился.

– Можешь ждать здесь целую неделю, я и два раза сгонять успею.

Понятно, что после таких слов и Войцек поперся за ним. Ветер крепчал, Семен начал понимать, что неправ, но не пожелал образумиться. Да они и добрались уже до середины, все равно возвращаться стало бессмысленно. И тут ветер, бывший очень сильным, когда они пролетали еще над берегом, ставший очень-очень сильным, когда они добрались до середины реки, превратился в настоящий ураган. Словно кто-то щелкнул переключателем гигантского вентилятора с «умеренного» на «самый сильный» режим.

Волны стали захлестывать их утлые воздушные плоты, дергать и разваливать их, окатывать водой с головой или бить сбоку, норовя скинуть. Семен с Войцеком сделали попытку подняться выше, но там их понесло ветром с такой скоростью и силой, что сопротивляться не получалось вообще. Семен попробовал воздействовать на воду, заставить ее не быть такой бурной. Ему почти удалось, они зависли над относительно тихим участком и даже стали по сантиметрам продвигаться в сторону берега. И тут Семен сделал что-то не так, как надо, в воде образовалась мощная воронка, всасывающая в себя все подряд с поверхности и из воздуха, словно пылесос. Они рванулись вверх и в стороны. Семену повезло, а Войцека накрыло огромной волной и сбило в воронку, плот разлетелся на части. Обломки вместе с телом Кисконнена засосала пучина, и он исчез из виду. Стихия словно ждала этой кровавой жертвы, волны перестали походить на цунами, ветер вновь сделался просто сильным.

Семка скрежетнул зубами, которых совершенно не чувствовал, как не чувствовал ничего. Вот ведь бред! Все было не так! Да, ветер поднялся сильный, а им было нужно забрать оставшихся на том берегу. Но Антон Олегович приказал ждать «у моря» погоды. Да, Семен тогда подумал, что успел бы два раза слетать, пока погода окончательно испортится. Но даже вслух этого не произнес. Приказ есть приказ! Его не обсуждают, его исполняют.

Так что никуда они не полетели, ничего с Войцеком не случилось. Следовательно, и совесть у Семена должна быть спокойной. Откуда же тут такие картины?

Семен огляделся в самом себе, как ни идиотски это звучит. И заметил нечто постороннее. Ни слов, ни подходящих образов для описания этого постороннего и чуждого его разуму не подбиралось. И все же было в этом нечто знакомое. Ну да! И то, что вспоминал Семка нечто не случившееся, то, чего не было, подтверждало догадку. Теневик!

Семен, как и все, к теневикам большой приязни не испытывал, уж больно неприятно, когда тебя чуть подтолкнут, а дальше уже ты сам себя дураком выставляешь. Да еще и других людей привлекаешь дурью маяться. Ребята не поддаваться теневикам научились, но его не всегда вовремя почувствуешь, а там уже становится тяжеловато соображать, что к чему и где правда. Взрослым даже таким иммунитетом обзавестись не удалось.