— Вы сказали, что это не племя, тогда кто же они? Тайрон с охотой пояснил:

— Марокканцы сами задаются этим вопросом на протяжении многих столетий. Жители Тафрута самый древний народ в этой стране, сохранивший себя в своем первозданном виде.

Заметив интерес в глазах Невады, он продолжал:

— Это берберы, которые бежали сюда столетия назад от арабских завоевателей. Они могут быть очень агрессивны по отношению к внешнему миру и очень дорожат своей долиной. Они много и усердно трудятся И предпочитают держаться особняком.

Тайрон подошел к окну и продолжал, глядя на долину:

— Когда местный житель уезжает отсюда, чтобы заработать и разбогатеть в какой-нибудь другой части Марокко, он неизменно возвращается сюда, чтобы жениться. Он строит один из этих похожих на крепости розовых домиков с плоской крышей, обычно обзаводится большой семьей и живет себе счастливо в этом маленьком раю.

В его голосе прозвучали нотки зависти, которые не остались незамеченными Невадой.

Внимательно глядя на него, она спросила.:

— Это именно то, что привлекает в жизни вас?

— Может быть, когда-нибудь, когда я стану слишком стар для новых приключений, — ответил он небрежно. Тайрон направился к двери.

— В вашем распоряжении будет горничная, мисс Невада, но боюсь, что вам придется объясняться с ней знаками.

Горничная оказалась хорошенькой молоденькой девушкой. Робкая и застенчивая, но очень услужливая, она принесла теплую воду и, как и обещал Тайрон, несколько кафтанов Неваде на выбор.

Большинство из них были ей малы, но один, нежного бледно-зеленого цвета, вышитый золотом, подошел ей. Ей были приготовлены новые туфли, и она надела золотые украшения, которые дал ей в дорогу Тайрон, считая, что было бы глупо отказаться от удовольствия покрасоваться в них.

У нее в комнате было большое зеркало. Когда Невада взглянула на свое отражение с распущенными по плечам волосами, она подумала, что в самом дорогом магазине Парижа ей трудно было бы найти что-нибудь, что бы шло ей больше.

Длинный кафтан из мягкого шелка облегал ее всю, скорее подчеркивая, чем скрывая ее изящную стройную фигуру.

Этот экзотический наряд удивительно подходил ей.

Невада невольно представила себе, какой фурор она произвела бы сейчас на любого мужчину в Нью-Йорке, Париже или Лондоне. Они и прежде засыпали ее изысканными комплиментами и слагали к ее ногам свои сердца, но теперь она наверняка пользовалась бы безграничной властью над мужчинами.

«Какая жалость, что здесь некому полюбоваться мной», — подумала она.

Девушке было хорошо известно, какие чувства питал к ней Тайрон Штром.

Он весьма недвусмысленно дал ей понять, как презирает ее, назвав хищницей. Хотя это разозлило ее в тот момент, теперь она понимала, что у него были для этого основания, когда он бросил ей в лицо подобное оскорбление.

Она снова увидела перед собой череп, белевший на солнце, и услышала собственный голос, с насмешкой говоривший Дэвиду, что ей было бы интересно взглянуть на труп.

Если бы Тайрон Штром не действовал так быстро и решительно, если бы он не заметил людей шейха, прежде чем они настигли караван, множество людей поплатились бы жизнью в том ущелье среди скал, погибла бы и она сама, пораженная последней пулей из револьвера Тайрона Штрома. И все из-за ее безрассудного поступка.

Невада отвернулась от зеркала, не в силах видеть собственное лицо, которым только что любовалась.

«Откуда мне было знать, — спросила она себя, — что в некоторых частях света жизнью правит сила оружия и что самое важное — это выжить?»

Невада не представляла себе раньше, насколько драгоценна жизнь и как трудно бывает сохранить ее.

Теперь ей казалось, что она преступно недооценивала нечто бесконечно дорогое, что было превыше всех ценностей — саму жизнь, саму возможность существовать и дышать.

Ей было мало известно о Тайроне Штроме, но она слышала, как Дэвид произносил его имя с благоговением, с каким молодые люди обычно говорят о героях, о своих идеалах.

Невада догадывалась, что Тайрон Штром, должно быть, совершил в своей жизни множество благородных дел, сопряженных с опасностью, но, помимо того что его деятельность была секретной, Тайрон Штром ко всему прочему был скромным человеком.

«Стоит ли удивляться, — подумала она, — что, побывав во многих ситуациях вроде той, какую они пережили сегодня, он считал отвратительными насмешки женщины над смертью или разговоры о том, как забавно увидеть мертвое тело».

— Неужели я такая? — прошептала Невада.

Вернувшись в гостиную, где она застала Тайрона, Невада неожиданно для самой себя испытала робость и смущение.

Одно дело — сидеть с ним в оазисе в этом причудливом национальном костюме, но находиться за столом у него в доме, наедине с ним, с распущенными волосами и в этом шелковом кафтане, надетом на голое тело, было совсем другое, и она чувствовала себя неловко.

Для них был накрыт низенький, по-восточному обычаю, стол перед диваном с шелковыми подушками.

Но если Неваде было не по себе, Тайрон Штром чувствовал себя вполне непринужденно.

— Предлагаю выпить бокал вина, мисс Невада, — сказал он. — В доме у мусульман вам этого не предложат. Однако здесь у нас нет никаких религиозных ограничений, и я надеюсь, что вино придется вам по вкусу.

Вино было и Правда восхитительно и напомнило Неваде о солнечной долине.

Солнце стояло в самом зените, и жара усилилась. Тайрон снова задернул портьеры, и в комнате стало сумрачно и прохладно.

Поданные слугами, появлявшимися бесшумно, словно призраки, марокканские блюда были очень вкусны, и проголодавшаяся Невада с аппетитом взялась за еду. Они ели молча, и только когда на стол поставили сладости, она смущенно взглянула на Тайрона Штрома:

— Простите мою жадность.

— Ничего страшного, мисс Невада. Я тоже был голоден, — сказал он. — Мне кажется, пережитый страх всегда поднимает аппетит.

— Я очень испугалась…

— Я так и понял.

Неваде показалось, что он вспоминает тот момент, как она дрожала, когда в ущелье появились всадники, и ей стало стыдно, что она не проявила должной храбрости.

— Я думаю, что вы теперь понимаете, что в подобных ситуациях женщина, какой бы независимой она себя ни считала, нуждается в мужской защите? — вопросительно взглянул на нее Тайрон Штром.

— Вы же знаете, что теперь я понимаю это. Нет нужды внушать мне еще большее смирение.

— Смирение? — усмехнулся он. — Ну, смиренной вас никак не назовешь, даже обладая богатой фантазией.

— Мне хорошо известно, что вы обо мне думаете, мистер Штром. Мое единственное оправдание заключается только в том, что я совершенно не была готова к подобным испытаниям. Легко быть храброй, когда не знаешь, о чем ты говоришь; просто не понимать чувства других людей» когда не испытала их сама.