Если бы не водка, все выглядело бы гораздо прозаичнее. Знакомый интерьер, застоявшийся воздух, жирные перила. Стены чуть более чистые, а ступеньки чуть менее заплеванные, чем обычно. Лампочка, облепленная мертвыми насекомыми, тонко зудела. Светящееся кладбище… Моя тень, ползущая по стенам. Двери, двери, двери. На каждой номер. Для кого – убежище, для кого – палата, для кого – камера…

Дверь квартиры номер восемнадцать была приоткрыта. Я ухмыльнулся.

Что ни говорите, а приятно, когда тебя ждут. Я представил себе Линду и чуть не прослезился: вот она, бедняжка, сидит у окна, выглядывет и предвкушает, как я, старый, потрепанный бурями корабль, вернусь из плаванья, войду в гавань и воткнусь форштевнем в уютный док между двух ее причалов…

Я задержался на пороге и отхлебнул из бутылки, чтобы стать совсем теплым. Теперь я был полностью готов к встрече с моей куколкой и не ожидал, что она окажется такой холодной.

В буквальном смысле слова.

* * *

Все окна в квартире были распахнуты настежь, и на ледяном сквозняке порхали огромные белые бабочки. Пронзительная красота. Никогда не видел столько салфеток одновременно. В ту ночь я действительно ощутил нутром, что белый – это цвет смерти.

Меня начало трясти, как шейкер в умелых руках. Я даже крепко сжал челюсти, чтобы не прикусить язык, и попытался глубже дышать. Это не помогло. Видимых причин паниковать не было, но часто ли они у нас есть? Во всяком случае, я догадывался, что шампанское уже не понадобится…

Еще один характерный штришок: играла музыка. Самый что ни на есть попсовый Вивальди – «Времена года». Кажется, у него тоже «наступила» зима…

Ледяная чернота за окнами поджидала меня. Но я из тех ребят, которые любят знать, «чем же там все закончилось». Я начал с ванной, затем заглянул на кухню и в гостиную. Везде полный порядок, если не считать порхающих салфеток.

И вдруг моя обывательская половина испытала неудобство при виде грязных следов на полу. Моих собственных следов. Так вторгается хаос – не глобальной войной, а крушением одного маленького частного мирка…

* * *

Я нашел ее в спальне. Она лежала на кровати по диагонали, словно тянулась к снятой телефонной трубке. Она была голая, но это ничего не значило – она всегда так спала. Тело приобрело красивый мраморный оттенок. Предельно натуралистичное «ню». Слишком изящные изгибы. Слишком застывшие линии. Тверда, как камень. Ее превратили почти в предмет, главную деталь натюрморта.

Глаза были открыты. В каждом – бездонный грех. От неподвижности они казались еще более огромными. Глубокую небесную голубизну заволокло коркой льда. Но выше бровей лучше было не смотреть.

Хорошо, что я не брезглив. Раньше я видел такое только в популярных фильмах о нейрохирургии. Крышка черепа была аккуратно срезана, и, если я не ошибаюсь, кто-то основательно покопался в сером веществе. Кстати, оно оказалось не совсем серым и напоминало затвердевшую багровую магму…

(…И птичий помет по краям. Рукотворное извержение давно закончилось. Больные чайки жмутся к скалам. То ли вспышка, то ли крик прорезает тьму и вонзается в меня, как шприц.

Линда МЕРТВА!)

Я потрогал ее ногу. Почему она такая холодная? В этих маленьких фаянсовых пальчиках было что-то невыразимо сексуальное. Только поймите правильно: я люблю экспериментировать, но некрофилом никогда не был. Меня охватила ужасная, сокрушительная, возвышенная печаль. Я был последним, кому это тело принесло удовлетворение – в данном случае чисто эстетическое. Вот так проходят мирские забавы…

«Всадник» слабо шевельнулся. Я вдруг вспомнил, что чужая спальня – не музей, а труп Линды – не восковая фигура. Здесь было полным-полно отпечатков, в том числе моих. Вряд ли ее «всадник» умирал тихо.

Спецкоманде уже полагалось быть в пути. Моя жизнь зависела от того, когда поступил сигнал о незаконном изъятии. Эта жизнь и раньше-то стоила немного, а теперь я сам не дал бы за нее и остатка водки в бутылке.

Сопровождаемый визгом скрипок, я скатился по лестнице, выскочил из подъезда и быстрым шагом направился к ближайшей станции метро. Хотелось бежать без оглядки, но лучше не привлекать к себе внимания.

Я абсолютно не представлял, что делать дельше. Скорее всего любые попытки спрятаться или устроить алиби бесполезны. На роль героя-одиночки я не годился. Даже в безобидных ночных кошмарах, когда я «выпадал» из действительности, мои ноги становились ватными, а голова – пустой. Я не из тех, кому нравится опасность, а обреченность кажется мне почти невыносимой… Однако ожидание конца в бездействии было еще более нестерпимым.

Холода я уже не замечал. Конечности заледенели, зато мозг превратился в комок раскаленного мусора. Он выделял только ядовитую гадость, от которой становилось еще хуже. Никакого плана у меня не было, да и не могло быть. Карательная система весьма совершенна; избежать контакта с нею невозможно. Кое-кому удавалось оттягивать встречу, отсиживаясь на ТОЙ стороне, но, конечно, недолго (кроме Черного Хирурга – ай да мужчина!). Что хуже всего, я был главным подозреваемым в убийстве с целью извлечения «всадника». Одно из тягчайших преступлений, включающее в себя и несколько антигосударственных. Правда, я мог представить себе еще более тяжкое – организацию подпольных нейрохирургических операций…

Я погрузился в кишку подземки, стараясь не пялиться на патрули. Мне казалось, что те уже высматривают высокого небритого придурка средних лет с преждевременно поседевшими волосами. Но пока никому не было до меня дела. (В том-то и беда. В этом пакостном обществе каждый прячется в скорлупе. Изоляция – плата за удобства. Только мозгам не повезло: уши и глаза почти всегда открыты; сквозь них большую часть времени просачивается всякое дерьмо. Или лекарство? Иногда мне кажется, что это одно и то же. На протяжении многих сотен лет цивилизация строила гигантский мусоропровод. В этом веке строительство было наконец завершено. С чем себя и поздравляю. Всех нас сделали калеками с головами, вставленными в одну и ту же трубу. Неудивительно, что мы видим одно и то же и даже думаем одинаково. «Всадники» сняли последнюю проблему – сделали всех счастливыми. Почти всех. Почему же мне так не повезло, а? Мой кусок счастья отвалился от соответствующей извилины. Смешно сказать – все дело в отсутствии электрического импульса ничтожной мощности! Не хватило навоза, чтобы удобрить крохотный участок моего серого вещества…)

И вот теперь я мечусь, словно жестяной заяц в тире. Тир устроен так, что рано или поздно в меня попадет даже слепой. Одиночество в стаде – особая пытка. Это в сто раз хуже, чем заблудиться в лесу. Вокруг полно людей, но не к кому обратиться за помощью. Если сделать это, то либо приблизишь свой конец, либо подпишешь еще один смертный приговор – на этот раз лично. Не позавидуешь человеку, который вступит со мной в контакт. Поэтому, падая в пропасть, лучше не хвататься ни за чьи руки.

Народу в вагонах становилось все больше. Я дважды прокатился по одной и той же линии из конца в конец. Но не сидеть же под землей целый день! Метро – отличная ловушка…