Потом она была нарушена поднявшимся ветром. Ветер разбил отражения грезившего в лунном зеркале. Земля плыла куда-то под шелест листьев (в середине зимы!), и звезды в черном океане сулили покой. Но, возможно, это было остаточное влияние наркотика. Или чем там его накачала эта сволочь…

У сволочи было имя и лицо. Лицо проступало из темноты так же, как звуки приходят из разрушенной тишины. Его память сложила перемешавшиеся осколки мозаики… Гоша. Бывший тапер. Гениальный музыкант. И ублюдок. Ну как же! – «Руки Орлана»…

Но кто пришил мерзавцу чужие руки, а заодно и приделал чужое лицо?

* * *

…Звезды сместились за окном. Когда небо чуть посветлело, выяснилось, что на окне – решетка. Он взаперти.

Это его не удивило. Планка упала гораздо раньше. Если началось то самое, о чем его вежливо предупредили еще в клубе, шансов у него маловато. Зато и терять нечего. Наконец свободен? Он понял, чего подсознательно боялся всю свою жизнь: такой вот свободы от своего фальшивого «я», когда жизнь становится щепкой в грязных водах анархии. А ведь судьба еще не приложила его как следует, смерть пока не дышала в затылок, и не надо было драться, защищая себя и свою семью.

Он попытался встать. Тело было каким-то чужим. Приходилось таскать его с собою, будто чуресчур просторный мешок, в котором беспорядочно болтаются внутренности.

До этого он валялся на жесткой кровати без матраса и постельного белья. Теперь с трудом переставлял ноги на голом холодном полу. Маленькое окно было расположено высоко под потолком – не дотянуться. Но даже если дотянешься, что толку? Стальная решетка на вид прочна и абсолютно надежна.

Постепенно серый свет зимней зари проник через окно в комнату – обычную комнату третьеразрядного отеля, но с детскими рисунками, сплошь покрывающими стены. Чуть позже стали различимы персонажи мультфильмов и сказок.

Во что пытались превратить эту комнату? Кого держали здесь прежде? Похищенного ребенка или талантливого шизофреника? Во всяком случае, веселые картинки придавали заключению абсурдный оттенок.

Впрочем, Марк мог представить себе и кое-что другое: как он сам, просидев в этой комнате (камере?) лет десять, начинает медленно сходить с ума и ногтями, из-под которых сочится кровь, соскребает чужие рисунки со стен… Или нет, не соскребает – исправляет. Рисует заново. Новые образы заполняют его сознание…

Дверь казалась ему лишь частью стены, обведенной прямоугольным контуром. На ней тоже было кое-что нарисовано. Вровень с коленями – черепахи, а чуть выше – Винни-Пух с шариком, изображающий тучку. Мурашки по коже – при мысли о том, что все это, кажется, малевало безумное дитя. Мочилось под себя, ело краску, звало маму и выло от страха…

На двери не было ни ручки, ни замочной скважины. Для очистки совести

Марк пнул ее ногой. Она даже не дрогнула. Все равно что пинать глубоко врытый в землю могильный камень…

Он отошел от двери и сел на кровать. Никто не спешил принести ему еду и воду. А в глотке было сухо. Так сухо, что десны казались кусками пемзы. Видеокамеры наблюдения вроде нет, но, может быть, где-нибудь установлена скрытая. Впрочем, это ничего не меняет…

Он медленно и тщательно обыскал свои карманы, заметив кстати, что на нем надето все то же самое, в чем он явился в «Махаон». Спасибо, хотя бы не раздели. Но он понимал: это к худшему. Значит, им нужно от него что-то другое. И он догадывался, что именно. Тот разговор, который начался на клубных задворках, будет продолжен – и теперь Марку придется выслушать их предложение до конца. Предложение, от которого он не сможет отказаться… Прилетел на свет, безмозглый мотылек? Похоже, тут тебе слегка подпалят крылышки…

Если его и обыскали, пока он был без сознания, то сделали это деликатно, не нарушив образующегося за много лет порядка, в котором люди хранят и складывают всевозможные мелочи, не придавая этому никакого значения. Деньги были на месте, хотя кто знает, понадобятся ли ему деньги! Фотографий жены и сына он с собой не носил, считая это слишком большой уступкой сентиментальности. Теперь же почувствовал, что был бы не прочь взглянуть на них.

Марк закрыл глаза и попытался вспомнить лица. Они вспыхнули слишком ярко, как два солнца на фоне чего-то изумрудного – кажется, морской воды, – и пронзительно-синего – конечно, летнего неба. На фотографиях даже цвета были насыщеннее, чем в жизни. Еще одна уловка системы, еще один невинный маленький обман…

Но Марк вспомнил и кое-что другое. Это «другое» было настоящим, хотя и окрашенным всего лишь в один цвет. Теперь он мог повоевать с памятью, заткнуть ее гнилую черную пасть, нашептывавшую совсем не то, что он хотел бы услышать.

Как? Да, это трудно, но он знал способ. Примитивный способ, превращающий мозг в спичечный коробок. Надо всего лишь перекладывать спички. Считать их. Одна, вторая, третья… И так далее. Если понадобится – считать до тысячи. Почему бы нет? У него теперь куча времени. А потом он почувствует голод или жажду, и ему станет не до воспоминаний.

…Однажды ночью он досчитал до четырех тысяч, но так и не сумел заснуть. Прошлое назойливо возвращалось, отягощенное десятками документальных кадров. «С чего начнем? – шептал двойник, идеальный внутренний враг, злорадно потирая ладошки. – Ну, хотя бы вот с этого…»

Кажется, это было… Ах да – эпизод в детской. Он же эпизод первый. До того случая все «странности» были слишком незначительными. Они кое-как укладывались в рамки допустимого и объяснимого. А после Марк уже смотрел на сына совсем другими глазами.

Линда живет в престижном районе. Та же гниль, что и везде, но приличия соблюдены, и всем хорошо. Что бы мы делали без двойной морали? До сих пор поджаривали бы друг друга на кострах или дырявили на дуэлях… Зато теперь превратились в колонию моллюсков, и каждый из нас – практически неуязвим.

Квартира досталась Линде по наследству от предков. Когда у нее появились неправедно заработанные денежки, она превратила обшарпанную норку в довольно уютное местечко (надо отдать ей должное – по крайней мере она сохраняет независимость и вряд ли станет содержанкой какого-нибудь геморроидального старикашки). Здесь я частенько отдыхал душой и телом. Однажды даже имел глупость предложить Линде «прочные отношения». Она рассмеялась мне в лицо. Думаю, я был не единственным кретином, который претендовал на оседлость, но до сих пор ни с кем из соперников не пересекался.

Домофон, слава богу, был сломан, а консьержка уволена, иначе мое проникновение в подъезд осталось бы под вопросом.

Внутри каменного мешка всегда гулко, темно, холодно, и стоит кисловатый запах старости. Кабина лифта казалась гигантской давильней; из подвала доносились неясные звуки…

Я взбирался по лестнице вдоль стен четырехгранного колодца. Темная Башня изнутри. Но никакого долгожданного волшебства не будет. Ползи вверх, пока не сдохнешь от одышки или не оступишься, свалишься вниз и сломаешь себе шею!..