Я спустился в темный и холодный пустой зал, к тлеющему камину. Из-за панорамных окон здесь была почти та же температура, что и на улице, разве что без ветра и снега. Остальные предпочли более теплые помещения и собственные номера.

Подтащив примеченное днем кресло-качалку и столик-торшер поближе к окну, я удовлетворенно подметил:

— Самое то место, чтобы провести тут вечер с чашкой чая и черновиками! — сел и от неожиданности чуть под потолок не подскочил.

В тишине скрип дерева показался чудовищно громким, способным разбудить всю гостиницу, потому раскинул заглушающие печати (я слышу, меня — нет) и расслабился, завернувшись в шкуру непонятной, но пушистой зверюги.

— Может, утром попросить продать мне это кресло? И шкуру. Жаль, в Конохе не делают камины.

Под сухой скрип и треск догорающих углей в очаге думалось необыкновенно легко. Я успел настрочить на коленке больше десятка страниц иероглифами, когда, задумавшись над адаптацией Золушки для сборника, бросил взгляд в окно. Из-за тумана и темноты различить что-то было сложно, но эта клубящаяся иссиня-черная хмарь напоминала мне собственный внутренний мир и этим вызывала в душе чувство покоя и некоего родства со стихией.

Тихий шорох далеко за спиной воспринял спокойно (видать, совсем разморило), когда как обычно я слегка напрягался и начинал отслеживать звуки за спиной.

Ни слова ни говоря, Саске встал справа от меня, шагнув под барьер, также наблюдая за буйством стихии.

— Вы говорили с Ним?

Покосившись и остановив кресло, я сцепил руки в замок на животе, поверх тетради и, не желая прямо смотреть в глаза мальчишки, уставился в окно.

— С Ним — да, но он поставил условие.

В глазах Саске, в отражении, мелькнул шаринган.

— Шимура Данзо, старейшина и глава Корня АНБУ, поможет, но для этого потребуется разрешение хокаге.

На Саске было больно смотреть, неверие и испуг четко отпечатались на его лице.

Встав, обнадеживающе потрепал его по плечу:

— Ты не волнуйся, я сумею уболтать старушку.

— Но она же ненавидит Орочимару!

Я покачал головой:

— Ты мыслишь как ребенок. — Саске надулся, но уйти не спешил, топтался на месте и пока не возражал, а ждал пояснения. — Мы, взрослые, часто принимаем такие решения, которые идут вразрез с нашими убеждениями, желаниями и эмоциями, если итог принесет выгоду.

Для Цунаде это верно вдвойне, она ведь Хокаге.

Посчитав, что замолчавший и загруженный Саске сейчас уйдет, я направился к окну. Мне это все тоже было тяжело говорить и хотелось поскорее закончить.

Но Саске не ушел.

— И какая же выгода хокаге от моего побега? — удрученно проговорил Саске, словно я глупо пошутил.

— Сейчас — никакой. — Собственный голос казался бесцветным, напоминая Данзо. — Но в будущем ты станешь шиноби ранга S+, что вместе с секретами Орочимару, которые ты сможешь у него узнать, сделает тебя бесценным приобретением для Конохи. Богатство скрытых деревень — это сильные бойцы, которые чисто выполняют свои задачи и приносят хорошие деньги, а также знания, с помощью которых можно подготовить больше таких шиноби. Все просто и весьма цинично, — усмехнулся я без капли веселья.

Задумавшись, Саске отвел взгляд, но прежде чем он открыл рот, чтобы высказать свои сомнения, я произнес:

— Знаю, что ты с этим справишься. Не скажу, что мне нравится вся эта задумка, слишком рискованно. — Мальчик, дернув щекой, явно захотел что-то возразить. Я хмыкнул и продолжил: — Но понимаю, что это было неизбежно. Без обучения у Орочимару ты не сможешь использовать значительную часть своей чакры без риска обезуметь прямо во время боя, что для тебя неприемлемо.

Учиха нерешительно кивнул.

Ну да, это уже секрет Полишинеля. Тем более для меня, почти уже мужа Анко.

Когда Саске использует больше чакры, чем обычно, проклятая печать начинает расти, даруя носителю более плотную чакру, физическую мощь и выносливость… А еще быстро надвигающееся боевое безумие. Если Учиха не обуздает печать или не научится ее контролировать у Орочимару, то сильным шиноби ему не стать, и брата ему тогда не убить.

А значит, он предаст Коноху и уйдет к Змею.

Я продолжил, глядя Саске прямо в глаза:

— А еще ты начал разочаровываться в Конохе, как когда-то я сам. Не могу тебя за это осуждать.

Саске явно почувствовал неловкость, так что пробурчал:

— Неужели все, чего я добьюсь, достанется кому-то еще?

Я отрицательно покачал головой:

— Эти знания в первую очередь станут твоим вкладом в выживаемость своего клана, а во вторую — достоянием Деревни. Ведь делиться или не делиться трофеями — это твое право. Коноха-то получит выгоду в любом случае.

Слово за слово, нечаянно с языка сорвалась история об отнятом и проданном за бесценок имуществе клана Умино, о том, что я тоже не видел перспектив своего развития и, в общих чертах, о депрессии, которая едва не стоила мне жизни.

Замолкнув, я мысленно костерил себя на все лады за болтливость.

Когда это Его обиды стали отдаваться болью и затаенным гневом во мне самом?! Это не меня шпыняли дети! Не я остался почти с голой жопой после смерти родителей! Но… почему это так горько вспоминать, что хочется кому-нибудь пожаловаться?

— Но вы не сбежали, — привлек к себе внимание Учиха, заглядывая в отражение моих глаз в стекле, но не сходя с места. Так странно от него было ощущать сочувствие, мне он казался весьма черствым к чужим проблемам.

— Потому что некуда было бежать, — тихо отозвался я, грузно упав обратно в кресло, а затем, поморщившись, вытянул из-под задницы сползшую туда тетрадь и отложил на столик, — и моя личная сила никогда бы не заинтересовала кого-то вроде Орочимару. Да и незачем. Слабаки никому не нужны.

— Значит, будь вы на моем месте, — воодушевился отчего-то Саске, — вы бы пошли к Орочимару?

— Пошел бы, — невесело хохотнув, я уставился в потолок, — выторговав у Змея заранее столько полезного, сколько смог бы унести. О, этому скользкому гаду есть что рассказать своим ученикам. Гораздо больше, чем Джирайе, и даже больше, чем Цунаде.

Тут я душой не кривил. Разница лишь в том, что мне бы было все равно, а для Саске важно иметь уверенность в том, что есть куда отступать и куда возвращаться. Это самое большее, что я могу для него сделать.

После выболтанной истории о прошлом рядом с Учихой я чувствовал себя неуютно, но при этом неожиданно свободно.

Мне