– А Солнечная Плясунья любит дождик, – возбужденно отозвался Дирк.

Шон искоса бросил на него взгляд.

– Дирк, если ты проиграешь сегодня… – начал он, но Дирк тут же оборвал его.

– Не проиграю, – сказал он. И твердо повторил еще раз, как клятву: – Нет, я не проиграю!

– Эх, тебе бы такой решимости да на дела поважнее…

– Поважнее! Папа, а это дело что, не важное? Да важнее дела у меня в жизни не было!

Дирк даже остановился и, повернувшись к отцу, схватил его за рукав:

– Как ты не понимаешь, папа, я же делаю это ради тебя!

Шон посмотрел на него, и то, что он увидел в лице сына, в этом красивом лице, заглушило все его возражения.

«В чем я мог ошибиться с тобой? – задал он сам себе вопрос, в котором любовь к сыну была запятнана отвращением. – Откуда в тебе эта кровь, почему ты такой?» – вопрошала его оскорбленная презрением к сыну гордость.

– Спасибо, – сухо ответил он, высвободил руку и направился к конюшне.

Размышляя о Дирке, Шон больше ничего не видел вокруг и, только зайдя во двор конюшни, заметил Мбежане.

– Нкози, я вижу тебя, – торжественно приветствовал его Мбежане, вставая с резной табуретки.

– И я тоже вижу тебя! – радостно воскликнул Шон.

Однако он тут же взял себя в руки, поскольку демонстрация чувств перед младшими могла смутить Мбежане.

– Как твое здоровье? – степенно спросил он и сдержал желание слегка ткнуть кулаком в раздувшийся, полный достоинства живот зулуса, напомнив самому себе, что Мбежане заботливо культивирует свою избыточную плоть и жирок, желая продемонстрировать всему остальному миру, что жизнь у него сложилась.

– Я здоров, – заверил его Мбежане.

– Твой приход доставляет мне огромное удовольствие.

– Нкози, когда наступает важный день, мы с тобой должны быть вместе, как это бывало и прежде.

При этих словах Мбежане в первый раз позволил себе улыбнуться, и его улыбка в секунду превратилась в озорную ухмылочку, на что Шон ответил ему тем же. Следовало догадаться, что Мбежане никогда не пропустил бы столь важного события, как драка, охота или состязание.

Потом Мбежане повернулся к Дирку.

– Окажи нам сегодня честь, – обратился он к нему таким строгим тоном, словно говорил с одним из собственных сыновей. – Мы с твоим отцом будем смотреть на тебя.

Он положил огромную черную лапищу Дирку на плечо, словно благословляя его, потом повернулся и махнул конской мухобойкой поджидающим за его спиной конюхам:

– Приведите лошадь!

Двое зулусов вывели кобылу. Она слегка пританцовывала на ходу, звонко выстукивая копытами по мощеному двору. Поджарая, как гончая, высоко задрав голову и прядая ушами, она при виде Дирка сморщила мягкие бархатистые ноздри и громко заржала.

– Привет, девочка! – сказал Дирк и направился к ней.

При его приближении кобылка вращала глазами, сверкая белками, и озорно прижимала изящные ушки.

– Ну-ну, прекрати эти глупости, – сделал ей внушение Дирк, и она угрожающе обнажила желтые зубы и вытянула к нему тонкую, змееподобную шею.

Он протянул к ней руку, она зажала между своими ужасными зубами его пальцы и нежно прикусила их. А потом, закончив притворяться, фыркнула, пряднула ушами и потыкалась носом ему в грудь и в шею.

– Где ее попона? Ее покормили? Положите в машину седло и узду! – выкрикивал Дирк вопросы и приказания конюхам, а сам любовно гладил морду Солнечной Плясуньи.

Сколько же противоречий кроется в одном человеке! Шон с тяжелой, томительной, как этот алый рассвет, печалью в сердце смотрел на своего сына. «Где же я мог ошибиться?» – думал он.

– Нкози, я буду сопровождать лошадь, – сказал Мбежане. Почувствовав настроение Шона, зулус постарался отвлечь его.

– Человеку твоего положения лучше поехать со мной в машине, – возразил Шон.

Он получил поистине дьявольское удовольствие, когда заметил быстрый испуганный взгляд, который Мбежане бросил на стоящий в конце двора огромный сияющий «роллс-ройс».

«У него глаза как у чудовища», – подумал Мбежане и быстро отвел взгляд от автомобиля.

– Я буду сопровождать лошадь и следить, чтобы ничто не причинило ей вреда, – твердо заявил он.

– Как хочешь, – не стал больше спорить Шон.

Небольшая процессия тронулась по направлению к Ледибургу. Двое конюхов вели под уздцы накрытую клетчатой шерстяной попоной лошадку, Мбежане степенно вышагивал вслед за ними, его маленькие черные сыновья несли за ним резную табуретку и копья.

Через два часа «роллс-ройс» Шона выкатил на поле позади скотопригонных дворов. Глядя прямо перед собой, вцепившись в баранку обеими руками с такой силой, что побелели костяшки пальцев, Шон не слышал ни криков приветствий, не видел праздничной толпы с флагами, пока машина резко не остановилась; руки его постепенно оттаяли и оторвались от рулевого колеса. Он сделал медленный выдох, застывшие мышцы лица обмякли, и на губах заиграла неуверенная, но торжествующая улыбка.

– Надо же, получилось! – проговорил он таким тоном, будто не вполне ощущал в этом уверенность.

– Ты прекрасно вел машину, дорогой, – отозвалась Руфь тоже несколько хриплым голосом и ослабила хватку: во время пути она обнимала Сторму так, словно хотела защитить от неведомой опасности.

– Надо было меня посадить за руль, папа, – сказал Дирк, который сидел, развалившись на заднем сиденье рядом с седлом и прочими предметами упряжи.

Шон с яростью обернулся к нему, но Дирк оказался проворнее. Не успел Шон подобрать подходящие к случаю слова, как он быстро распахнул дверцу и его поглотила успевшая собраться вокруг автомобиля толпа. Шону оставалось только проводить его сердитым взглядом.

– Здравствуй, Шон. Рад тебя видеть.

Деннис Петерсен открыл перед ним дверцу, и Шон торопливо скроил на лице улыбку:

– Здравствуй, Деннис. Надо же, сколько народу.

– Со всей округи съехались, – заверил его Деннис.

Они пожали друг другу руки и с удовлетворением оглядели поле. Здесь и там вдоль ограды вокруг скотопригонных дворов стояло не менее пятидесяти экипажей; открытый фургон приспособили под буфет с закусками, горячим кофе в серебряных кофейниках и горами выпечки. Возле ворот уже разгорелась собачья драка, а в толпе с радостными воплями шныряли, гоняясь друг за другом, мальчишки в уже успевших изрядно помяться воскресных костюмчиках.

– А кто устроил все это убранство? – спросил Шон, оглядывая трепещущие на ветру флаги на шестах, обозначающих финишную линию, и флажки на канатах, огораживающих широкую беговую дорожку, которая вела прямо к ним.

– Городской совет. Его на прошлой неделе выбрали.