Но тут не до мыслей и поисков, когда дома вот такое… На эти дни и в первой жизни приходилась одна из все более частых размолвок, так что — слава тебе, Господи — они старались, даже находясь дома, видеться пореже; и все-таки совсем обойтись без этого нельзя было. Однако вот вчера вечером, перед сном, Зернов совершенно точно определил, что у него возникает наконец возможность поговорить с Наташей детально, провести большой разговор, как определил он это про себя. Надо было объяснить ей — так, чтобы поняла, — что ему все это вовсе не доставляет радости, что давно уже все он понял и старается сделать все, чтобы и она получила свободу, и он сам, и Сергеев, и кто угодно — чтобы делали что хотят, чего душа велит, иными словами — чтобы снова нормальная жизнь пришла, с ее риском, отсутствием гарантий чего бы то ни было — но и с возможностью самому решать, рисковать, терпеть поражения, одерживать победы… Она ведь этого и не знает даже: не получалось в эти дни разговоров, хотя и обитали в одной квартире. А сегодня это вроде бы должно получиться, вот сейчас, сейчас… еще мгновение…

— Ната! — позвал он негромко. — Ната! — Он знал, что в той тишине, какая стояла сейчас в квартире, она услышит; но он и куда больше знал: что, услышав — придет.

Наташа подошла — принужденно-сдержанная, как и во все последние дни, глядящая — и не видящая его, но что-то иное, свое — из той жизни, быть может, что уже после него была. Остановилась не близко — так, чтобы рукой не достать: избегала прикосновений.

— Неужели мы так и будем… все время? Неужели ничего нельзя исправить?

— Это я должна бы тебя спросить, — сказала она так же отстраненно. — Но ведь заранее известно, что ты ответишь. Что ни в чем не виноват…

Он ощутил легкое раздражение, — почему-то сразу возникало подобное, когда он пытался всерьез поговорить с нею, — но на сей раз постарался подавить его.

— Я и вправду не очень-то виноват — в одном, во всяком случае…

— Да понимаю я, понимаю! — с неожиданной пылкостью сказала она. — Но кто бы там ни заставлял, но для меня-то ведь начало в тебе, ты начинаешь, а не я… Да, пусть нелогично, пусть даже неверно, но ты ведь, Митя, никогда женщин не понимал, ни меня, ни других твоих… Для меня ты виноват. И тут исправить ничего нельзя. Над своим телом мы не вольны: мешает время. Но и над чувствами тоже: они ничему подчиняться не хотят. Люблю Колю! — это было даже вызывающе сказано, словно о своей заслуге говорила. — И всегда буду, и когда придет наконец счастливый день, когда мы с тобой даже знакомы больше не будем, — и тогда буду его любить, хотя никогда больше уже с ним не встречусь; пока сознание теплится — буду! Что же я — да и он тоже — что же мы, по-твоему, можем сейчас к тебе испытывать?

— Да я ведь не любви прошу, — сказал он, дождавшись, пока наступит его очередь. — Все понимаю, что ты сказала, знаю давно и не спорю — глупо с чувствами спорить…

— Неужели? Меняешься прямо на глазах…

— Ты даже не знаешь, как меняюсь.

— Не любви, значит; тогда чего же?

— Помощи! Помощь мне нужна.

— Ну и как же это я могла бы тебе помочь?

— Прежде всего — понять… Я не хочу этой второй жизни. Ни для себя, ни для других. Для себя — потому, что она не дает мне стать лучше, чем я был, заставляет повторять то, чего я уже не хочу и не должен повторять. А я хочу не таким быть, а другим!

— Я знаю: ты пытаешься. И Николай говорит, что сейчас почему-то все зависит от тебя. Потом уже от других будет, но сейчас — от тебя. Знаешь, я очень удивилась: можно ли от тебя ждать чего-нибудь такого? От человека слабого, непорядочного, всю жизнь только о себе и думавшего…

— Прошлую жизнь, Ната! Прошлую!

— Ну, не знаю…

— Погоди, позволь договорить. Понимаешь, насилие — это не только наша с тобой жизнь сейчас, все второе время, вторая жизнь это насилие над человечеством, потому что его заставляют делать, каждого человека, то, что ему сейчас скорее всего уже совершенно чуждо. Но насилие всегда нужно чем-то питать, предоставленное себе самому, оно не может существовать долго именно потому, что оно противно природе. Зло не может находиться в состоянии устойчивого равновесия, оно всегда колеблется. А раз так, то достаточно, может быть, небольшого усилия — и процесс возвратного движения, наша вторая жизнь прервется. И мы снова повернем…

— Куда, Митя? Опять к первой жизни? Но ведь меня и первая, такая, какой она была, не устраивает; я ни этой, ни той не хочу, я, если уж жить, то заново хочу. А сам ты? Много ли тебе принесет первая жизнь, если ты к ней вернешься?

Она чувствовала, видно, что жестоко было напоминать о его прошлой судьбе; но сдержаться не смогла.

— Наташа! Да почему, собственно, оказавшись в нормальном течении времени, мы должны будем обязательно повторять свою прошлую жизнь? Кто сказал? Ведь та жизнь, поступательная, снова даст людям возможность выбирать, решать, пробовать, идти другими путями! И именно для того, чтобы не повторять тех ошибок, глупостей или преступлений, которые были в той нашей жизни, именно для этого и надо стараться вернуть все к нормальному ходу. Именно это, я уверен, имели в виду те, кто в свое время положил начало Сообществу, без которого никакого поворота совершить и нельзя будет. Они знали, что со временем неизбежно произойдет новый поворот. И мы будем возвращаться в том же направлении, в котором шла наша первая жизнь, но не по ее следам, а торить новую дорогу…

— А будет ли она лучше?

— Это уже от нас зависит. Если ты — сегодня, завтра — сможешь вернуться к Сергееву, это лучше будет?

— Митя… — сказала она. — Ох, Митя… Как бы я была счастлива! Но только… Ты знаешь, а ведь страшно! Ведь настанет не просто неопределенность даже, но — хуже! Полное незнание, полное не знаю что… Ты представляешь? Одни события не произойдут, вместо них совершатся какие-то совсем другие, не только отдельные люди, но ведь и страны целые, народы, пойдут, может быть, по совсем другим путям… Куда же придет мир?

— Ната! — отреагировал Зернов весело. — Да ты ли это? Что тебя испугало? Но ведь такой и была жизнь — та жизнь. Только куда-то не туда она привела в конечном итоге. Разве тогда мы знали, кто родится и кто нет, что произойдет и чего не будет? Классики — и те путали и ошибались, жестоко иногда ошибались… вот нам и материал для уроков!

— Знаешь, — сказала она, — наверное, ты прав… А может, и нет — но мне сейчас этого уже не понять, мне сейчас думать трудно, у меня одно в голове: я и Коля — завтра уже, завтра… Да будь что будет, честно говоря…

— Тогда я возвращаюсь к началу: ты согласна мне помочь?

— Как же я смогу?

— У меня завтра собрание; помнишь?

Взгляд ее снова сделался отчужденным.

— Помню, — проговорила она медленно. — Это не из того, что забывается. За двадцать лет я успела наслушаться — и о собрании, и о тебе…

— Знаю, знаю. Но теперь уже не в этом дело. Я знаю, какие завтра будут в зале чувства, когда я вылезу на трибуну — выступать. Такой взрыв эмоций будет… И это как раз то, что мне нужно, понимаешь?