прожитых еще ею лет, не вызвали. Разве только собаки насторожили уши, но лаять не стали. Смотрели на пришлых как на диковинку, словно мимо пробегала маленькая собака и волочила на себе шкуру большой.

За первыми воротами оказалась крепкая решетка, за ними еще одни ворота крепче первых, что порадовало Кая, а уж за ними встретился и Тарп. Некогда молодой воин за прошедшие три года сдал. Нет, не сгорбился, не покрылся ранами, но словно приспустил плечи, не в силах держать павшую на них тяжесть. Пригляделся к лицу Кая, мельком окинул взглядом его спутницу, кивнул висевшему на поясе охотника черному мечу.

— Все никак привыкнуть не могу. Вроде ты — и не ты.

— Я, — поправил на плече ружье Кай.

— А если ты, тогда слушай, — с сомнением покосился на спутницу охотника Тарп. — Мечом сдуру в городе не размахивать, стрельбу не открывать. Только если отбиться захочешь от разбойника. Народу в Хилане много, чужих половина. Всякое случается. Захочет увидеться с тобой Тупи, дам знать. Придешь к урайке со своим лицом, а не с вылепленным. Понял?

— Куда уж понятнее, — вздохнул Кай. — Особенно насчет отбиться. Только как отличить потом, отбивался ты от разбойника или сам разбойником заделался?

— Стражи в городе много, отличим как-нибудь, — проговорил Тарп. — Но исходи из того, что долгого и праведного суда не будет. Как повезет, если понял.

— Понял, — кивнул Кай. — На помощь рассчитывать не могу, выходит?

— А что, ловчие Пустоты уже хиланские площади расчерчивают? — прищурился Тарп. — Воевать прибыл или поглазеть?

— Пока поглазеть, — сказал Кай. — Но я бы и на счет ловчих Пустоты не зарекался, старшина. Всех накрыло, только Хилан остался. Может быть, Гиена еще держится, не уверен, впрочем. Никто не выстоит.

— Зена выстояла, — отрезал Тарп и пошел прочь, позвякивая полным доспехом. Явно готовился к штурму Хилана или еще какой напасти.

— Он честный человек, — проговорила Каттими.

— Если бы еще честный человек по своему разумению службу вершил, цены бы ему не было, — буркнул Кай, морщась от все сильнее накатывающей жажды.

— Асва? Паркуи? Сакува? Эшар? — с тревогой спросила его Каттими.

— Не знаю, — процедил охотник сквозь зубы, едва сдерживая желание поднять лицо к небу и завыть. — Может быть, все вместе, кучей. Ты, однако, Хару не назвала.

— Меч, — вздохнула Каттими. — Я же веревку ту неделю заговаривала, оплела рукоять так, что и на хват хорошо, и на пригляд ладно. Меча-то того теперь не видно, но веревку я почувствую. Только сама, и только я. Нет меча в городе.

— Меча нет, а Хара, может быть, и есть, — буркнул Кай и тут же устыдился собственного тона. Нелегко стало удерживать внутри раздражение после того света, что от Хиссы лучился. Каттими положила ему руку на грудь, прошептала чуть слышно:

— Асва, Паркуи. Сакува. Эшар. Хара. Пять глотков — и все. И ты избавишься от этой напасти. И Пагуба закончится.

— Пагуба не закончится, — понизил охотник голос, потому что толкалось у ворот народа немало — и стражники, и торговцы с лотками, и просто зеваки. — Она никогда не прекращалась, тысячи лет. Понимаешь?

Каттими молчала. Смотрела на него и молчала. И Кай вдруг подумал, что внутри всякой девичьей взбалмошности и мнимой пустоты есть непроглядная глубина.

— С чего начнем? — спросила Каттими.

— С жилья, — ответил охотник. — Не хочу останавливаться у Эппа. И ружье не хочу нигде оставлять. Тревожно мне.

— Мне всегда тревожно, — ответила ему Каттими.

Кай плохо знал Хилан. Один раз входил в него через ворота да наведывался еще через ливневые стоки, которые теперь наверняка были забиты снегом, а может быть, и камнем, — город хоть и был почти весь отстроен заново, но строительные леса, груды щебня и штабели камня попадались на каждом шагу. И все-таки заблудиться даже в Хилане было сложно. Улицы его были шире, чем улицы Туварсы, и почти с любого места можно было разглядеть розовые башни дворца иши. Осталось только догадаться, какую пакость измыслила Пустота для главного города Текана.

Найдя домик Эппа, Кай и Каттими наскоро истопили печь, переложили мешки так, чтобы носить с собой небольшой запас для недолгого пути, да начертили на дубовом столе мелом, что заглядывать будут, но не обещаются. Затем отправились в оружейный ряд, где Кай купил чехол для секиры, что, судя по потертой нашивке в виде белого щита и продранным суконным углам, заложил какой-то ветеран или его вдова. Сдержавшись от желания, как некогда, начертить на белом лоскуте знак клана Сакува — клана Зрячих, в первой же подворотне, недалеко от высокой стены замка иши, Кай сунул в чехол ружье, нащупал через прорезь в дерюге спусковой крючок и, смахнув пот со лба, кивнул Каттими.

— Теперь можно заняться жильем и всем остальным.

— Тебе плохо. — Она смотрела на него с тревогой. — Маска сползла с твоего лица. Только глаза все еще не позеленели вновь. Зато помутнели.

— Ты тоже вновь красивая и юная, — постарался улыбнуться Кай. — Пошли, боюсь, что мы не успеем покинуть Хилан. Накатывает на него что-то, я уже чувствую.

— Другой дорогой… — Она замерла у покосившейся воротины, прислушалась. — Стоит кто-то напротив. У стены дома стоит. Чуть в стороне. Руки за полы прячет. Шел за нами от лавки, думала, показалось, а он остался, ждет.

— Ну что ж, — вздохнул Кай. — Вспомним, как надо перелезать через ограды и стены. Будем выходить через переулки на площадь. Замок придется обогнуть. Половина лиги лишней дороги…

— Что там, на площади? — спросила Каттими.

— Многое, — прикрыл глаза охотник, сглатывая и переводя дыхание. — Храм. Смотрительная. Наверное, и новая дробилка тоже там. Но главное, там большой трактир. Очень большой.

— Зачем нам большой трактир? — не поняла Каттими.

— Нужно много народу, — объяснил Кай. — Послушать, что говорят, чего ждут. И потом, когда много народа, мне чуть легче.

— А может, нам нужно идти туда, где тебе хуже? — спросила Каттими.

— Не знаю, — ответил Кай и двинулся в глубь узкого переулка.

Их осталось пятеро. По ощущениям охотника, не менее двоих сейчас были в Хилане, но всего их осталось пятеро — Паркуи, Сакува, Асва, Хара и Эшар. Кикла сказала, что он должен увидеть каждого. Хисса сказала, что его жажда иссякнет, когда он увидит каждого. Значит, их двенадцать, и, если его матери все-таки удалось вырваться за пределы Салпы, его жажда никогда не иссякнет. Но если не удалось, что он будет делать? Что он будет делать, когда столкнется лицом к лицу с нею, с собственной матерью, как бы ее ни звали в ее перерождениях — Гензувала, когда она сражалась с пустотными тварями