Над мокрым от дождя городом кружила птица. Она то парила в вышине, превращаясь в едва различимую отметину на темных, налитых тяжестью тучах, то спускалась к крышам домов. Несколько раз с крепостной стены фыркал лук, но стрелы, пронзая стремительный силуэт, не причиняли птице вреда.

— Балда! — треснул по затылку лучника старшина проездной башни, на зачиненной куртке которого угадывалась вытертая вышивка — серебряное крыло. — Что зря стрелы тратишь? Не берут его стрелы.

— Откуда мне знать? — надул губы столь же оборванный юнец со впалыми от недоедания щеками. — На той неделе тоже вот так кружило что-то над городом, кружило, а потом стражнику башку снесло.

— А ты с толком глаза-то таращь, с толком, — прищурился, вглядываясь в небо, седой старшина. — У пустотной мерзости крылья кожистые, у этой перья, да еще и белые. И видок у них разный. У той твари пасть полна зубов или опять же клюв с зубами да лапы с когтями. А у этой вовсе ничего нет.

— Как это — вовсе ничего нет? — не понял лучник.

— Муть какая-то бултыхается, — скорчил недоуменную гримасу старшина. — Будто облако между крыльями клубится. Не разберешь. И стрелкой ты его не возьмешь. Сквозь себя он стрелки пропускает, да и не дело бездумно тетиву дергать. И не под твою охоту эта дичь. Ты вот это видел? — Старшина ударил кулаком по серебряной вышивке.

— Погодь! — оторопел лучник. — Так это оно самое?

— Говорят, что оно, — буркнул старшина, продолжая вглядываться в небо. — Знак клана это, дурень. Сиун в небе плещется. С час уж как.

— Сиуна увидеть — к беде! — прошептал, побледнев, юнец.

— К беде? — зло усмехнулся старшина. — Куда бедовее-то? Пагуба уже на четвертый год захлестывает. Вроде и схлынула самая пакость, а все одно — небо пылает. Или гляделки запылились? Вот облака ветром растащит, на небо-то посмотри. Днем словно пламенем занимается, а ночью углями мерцает. Это что, по-твоему? Эх, накатило ведь на нашу долю… Мерзость вроде прореживаться стала — мор начался. Мор приутих, мерзость вернулась. Улеглось все, тут как тут прочая незадача — уже и обычные люди стали приделанной пакостью обращаться. Бродит, говорят, по селам какой-то колдун, отбирает для поганого воинства тех, кто покрепче, да приделывает. Поверь мне, парень, пригодятся еще тебе стрелы.

— Помогали бы еще они, стрелы, — пробурчал под нос лучник, почесал пустой живот и посмотрел вниз. — Смотри-ка. А некоторым и Пагуба словно пьянка на выселках. Вчера только пятеро смельчаков прибыли, а сегодня так и вовсе один. Отчаянная голова! Может, это и есть тот самый колдун?

По узкой дороге, разрезающей заросшую бурьяном луговину на две неровные части, скакал закутанный в темное всадник. У него был крепкий конь, прикрытый спереди, с боков, сзади сыромятным доспехом. Поблескивала укрепленная на боку коня чудная пика с широким, словно черным лепестком наконечника и изогнутой серпом поперечиной. Что-то еще более диковинное висело на лошади с другой стороны. Всадник правил коня к проездной башне.

— Охотник это, — пробормотал старшина, приглядываясь к незнакомцу. — Давненько не появлялся в Намеше их брат. Смотри-ка! А ведь он в ранах. Нога перемотана, сидит криво. Интересно, чего это его сюда принесло? Спокойно у нас вроде пока?

— Да уж, — почесал затылок лучник, — спокойней не бывает. Разве только на кладбище.

— Ну ты ной, да не обделывайся, — проворчал старшина. — Против того же Хилана мы в полном порядке. У нас в самое жаркое время ни одна дрянь на улицы не прорвалась, только что ворота помяла. А в Хилане четверть города в развалинах была. А то и половина. К тому же говорят, что смотритель там снова объявился. Дробилку уже ладит на площади. Ведь и до нас эта пакость доберется!

— А правда, что охотники и против мерзости пустотной горазды, и против приделанных молодцы? — возбужденно зашептал лучник.

— Вот уж не знаю, — пробормотал старшина. — Охотник охотнику рознь. Когда Пагуба за полгода перевалила и первое послабление началось, многие брались мерзость с полей да из деревень выводить. Многие брались, да не многие сдюжили. Где они теперь — те охотники?

— А против сиуна он не оробеет? — прошептал лучник, и в это самое мгновение крылья захлопали над головой стрелка, заставили зажмуриться, едва не сбили юнца с ног.

— Ты сам не оробей, — раздраженно плюнул под ноги старшина, смахнул со лба выкативший пот и зашагал по лестнице вниз. — Один вояка другого стоит, только цены никто не дает. Ну что за наказание, Пустота мне в глотку?

Охотник, который неловко спешился возле проездной башни, услышав хлопанье крыльев, поднял голову. Беспокойство наползло на его лицо тенью, стерло гримасу боли. Глаза загорелись зеленым огнем. Обветренные губы сжались в неровную линию.

— Кто такой? — послышался недовольный голос стражника из окошка над изборожденными страшными отметинами, словно огромная кошка точила о них стальные когти, воротами.

— Кай, — глухо произнес охотник. — Кай по прозвищу Весельчак. Нечисть бью по договору. Вот ярлык арува. Вот ярлык охотника. Печати на нем от урая Ака, урая Зены, урая Туварсы. Трех достаточно?

— Нет уже никаких арува, — огрызнулся стражник. — Есть люди, и есть приделанные. Есть тати, и есть пустотная мерзость. Ты из каких будешь?

— Из людей, — твердо сказал Кай.

— А вот это мы сейчас посмотрим, — засмеялся стражник. — Капюшон снимай!

Охотник сдвинул капюшон, провел по коротким, черным с проседью волосам ладонью, показывая, что ни рогов, ни еще какой пакости у него нет. Теперь, когда темная ткань вовсе не скрывала его лица, вряд ли, несмотря на сухие скулы, обветренную кожу и шрам в половину лба, можно было дать ему больше двадцати лет.

— А теперь штаны спускай, — захохотал стражник, — вдруг там у тебя хвост?

— Послушай, смельчак, — незнакомец холодно улыбнулся, — я охочусь на нечисть уже четвертый год. Видел ее столько, что пошли тебе Пустота десятую долю от моего удовольствия да еще хвост на смелую задницу, он бы у тебя не просыхал. Сейчас я покажу тебе цвет моей крови, а потом с удовольствием посмеюсь над твоими шутками вместе с ураем Намеши. Особенно когда вот эти ворота снова станет рвать когтями какая-нибудь тварь из Пустоты и он захочет призвать на помощь лучшего охотника. А пока смотри.

Вслед за сказанным охотник распустил шнуровку рукава, по локоть обнажил мускулистую руку и, вытащив из-за пояса нож, надрезал кожу ладони. По запястью, по тонкому серебряному браслету со знаками клана Рога, по предплечью к локтю побежали алые капли крови.

— Лошадь теперь, — недовольно буркнул за окошком стражник.

— Как скажешь, — равнодушно проговорил охотник, шагнул к лошади, сдвинул с крепкой черной шеи сыромятный доспех, приложил к коже животного ладонь и осторожно провел ножом вдоль нее. Рана на шее лошади разом набухла, и по рукаву охотника так же побежала алая полоска крови.