коммерческие банки стали явными жертвами 1980-х годов. Латиноамериканский долговой кризис показал, что кредитование стало гораздо более рискованным занятием, чем торговля. Кризис посмеялся над духом закона Гласса-Стиголла, который пытался гарантировать стабильность депозитных банков. В условиях, когда иностранные банки получили возможность подписывать ценные бумаги в США, Гласса-Стиголла, казалось, только наказывал американские банки и подталкивал их к принятию необдуманных решений. С учетом того, что в настоящее время Япония владеет семью из десяти крупнейших банков мира, это конкурентное преимущество было немаловажным.

В лице сенатора Уильяма Проксмайра, председателя банковского комитета Сената, банки нашли неожиданного союзника. Он был готов предоставить им право подписывать акции и облигации при условии, что крупные коммерческие и инвестиционные банки не будут сливаться. "Вашингтону не нравится мысль о том, что Morgan Guaranty и Morgan Stanley помирятся после стольких лет", - пишет Economist. Будучи директором J. P. Morgan в течение десяти лет, Алан Гринспен обещал отстранить себя как председателя ФРС от решений, касающихся банка. Тем не менее, именно Гринспен был инициатором частичной отмены закона Гласса-Стиголла. Банки уже получили разрешение на андеррайтинг коммерческих бумаг и муниципальных доходных облигаций. В январе 1989 г. ФРС добавила ограниченные полномочия по размещению корпоративных облигаций. В числе первых пяти банков, ворвавшихся в открытые ворота, был J. P. Morgan Securities - едва ли не самый крупный из них, с капиталом в 400 млн. долл. и семьюстами сотрудниками. В октябре 1989 г. он стал первым американским коммерческим банком со времен депрессии, разместившим корпоративный долговой выпуск, управляя выпуском облигаций на сумму 30 млн. долл. для компании Savannah Electric and Power Company.

Все это не могло не вызывать беспокойства. Не станут ли банки в скором времени финансировать рейдерские захваты корпораций за счет нежелательных облигаций? Не переложат ли они латиноамериканские долги на держателей облигаций, как это было в 1920-е годы? И как банки будут страховать вкладчиков от будущих рисков при работе с ценными бумагами? Опасения были искренними. Но решать эти проблемы придется с помощью Конгресса и мудрости банковских регуляторов, поскольку статус-кво стал более опасным для коммерческих банков, чем любые риски, связанные с расширением полномочий по работе с ценными бумагами.

В ближайшие годы ожидается появление огромных универсальных банков в стране и за рубежом, и банк Моргана, безусловно, входит в их число. По мнению журнала Institutional Investor, у коммерческих банков были "грандиозные планы" стать "мерцающими финансовыми институтами, такими же всемогущими, каким был старый дом Моргана до Гласса-Стиголла". J. P. Morgan and Company теперь был глобальной структурой, а не просто американским банком, работающим за рубежом. Трое из шести ее топ-менеджеров были неамериканцами, как и половина слушателей программы подготовки управленческих кадров в Нью-Йорке. Каждый высокопоставленный чиновник проходил службу за рубежом.

К 1989 году банк перерос свою усыпальницу на Уолл, 23. Лью Престон хотел, чтобы на столе каждого банкира стоял персональный компьютер, а торговые столы требовали экзотических джунглей электропроводки. Чтобы разместить высокотехнологичный банк , Morgans купил новую сорокасемиэтажную башню из стекла и камня на Уолл-стрит, 60, которая была спроектирована Кевином Роучем. Она не была построена на заказ для Дома Морганов, как это было в доме 23 по Уолл-стрит. Чтобы сэкономить время и деньги, банк купил пакет недвижимости, собранный застройщиком Джорджем Клейном. Вначале бюджет проекта составлял 530 млн. долл., но в результате перерасхода средств на строительство 60 Wall цена выросла до 830 млн. долл. В 1988 году банк Morgan занял 400 млн. долл. у компании Dai-Ichi Mutual Life Insurance Company для финансирования строительства новой башни. Престон заявил, что не стал выбирать мебель для своего нового офиса, потому что она могла не понравиться Деннису Уэзерстоуну. Таким образом, он озорно телеграфировал, что Уэзерстоун, сын лондонского транспортного рабочего, сменит его на посту первого на Уолл-стрит председателя правления банка, родившегося за границей. Накануне отъезда банка на 60-ю Уолл-стрит летом 1989 года появились сообщения о том, что банку придется сократить десять процентов своего персонала, или около пятнадцатисот человек. Это было еще одним напоминанием о том, что времена патернализма и опеки над пожизненными сотрудниками давно прошли.

TWENTY-THREE Wall всегда был отражением Дома Морганов. С того момента, как вы переступали порог дома и оказывались под сияющей люстрой эпохи Людовика XV с девятнадцатью сотнями хрустальных осколков, вы чувствовали уверенность в себе, массивный вес традиций. В нем ощущалась великолепная театральность. После того как банк переехал на Уолл-стрит, 60, начались разговоры о продаже дома 23 по Уолл, которые Лью Престон опроверг. "Это памятник, - с тоской сказал он. "Ни для кого, кроме нас, он не представляет ценности". Маленький храм финансов, ставший свидетелем большей истории, чем любой другой американский банковский дом, теперь превратился в дорогостоящий реликт исчезнувшего мира цивилизованности.

Сможет ли какой-либо банковский дом вновь обрести таинственность старого Дома Моргана? Скорее всего, нет. Партнеры Моргана были украшением мира, слишком закрытого и слишком сговорчивого по сегодняшним, более эгалитарным стандартам. Просторное видение и культивирование Тома Ламонта, Дуайта Морроу и Рассела Леффингвелла возникло в мире небольших партнерств и немногочисленных конкурирующих источников финансовой власти. Они работали на более тихой и спокойной Уолл-стрит и могли позволить себе быть джентльменами и учеными.

Во многом особый колорит банка был обусловлен его глобальным мировоззрением. Будучи каналом перетока капитала между Америкой и Европой, старый Дом Моргана, естественно, смотрел за границу и был уникальным космополитом в то время, когда Америка была еще провинциальной и изоляционистской. Теперь остальная часть страны наверстывала упущенное. Зарубежные связи банка Моргана, некогда не имевшие аналогов, сегодня могут сравниться со связями многих министерств иностранных дел, центральных банков и даже транснациональных корпораций. Финансовая мощь стала широко рассредоточена среди американских, европейских и японских компаний. Ни одна фирма больше никогда не будет такой властной и могущественной, как дом Пирпонта и Джека Морганов.

Могущество старого Дома Моргана было обусловлено незрелым состоянием государственных казначейств, компаний и рынков капитала. Он стоял на страже рынков капитала, которые были сравнительно небольшими и примитивными. Сегодня деньги стали обычным товаром. Компания, нуждающаяся в капитале, может обратиться в инвестиционные банки, коммерческие банки или страховые компании; она может привлечь его через банковские кредиты, облигационные займы, частные размещения или коммерческие бумаги; она может использовать множество валют, множество стран, множество рынков. Деньги утратили свою таинственность, а банковское дело, следовательно, утратило часть своей магии.

История Моргана - это история современных финансов. Пирпонт Морган обладал полномочиями, которые сегодня распределены между огромными глобальными банковскими конгломератами. Деятельность, которая когда-то осуществлялась узлом бородатых мужчин в салонах из