— Этого недостаточно. Посмотри на Восточную Германию. Нам нужна стена, чтобы удерживать людей от бегства в капитализм.

Григорий пошевелился. Таня почувствовала себя виноватой. Она ставила под сомнения фундаментальную веру деда, сидя у его смертного одра.

Дверь открылась, и вошел незнакомец: старик, худой, сгорбленный, но безупречно одетый. На нем был темно-серый костюм, сшитый по нему, как у киногероя. Его рубашка сияла белизной, его галстук пылал багрянцем. Такую одежду могли носить только на Западе. Таня никогда не видела этого человека, но все равно в нем было что-то знакомое. Вероятно, это Лев.

Не удостоив внимания Таню и Димку, он посмотрел на человека в кровати.

Дедушка Григорий бросил на него взгляд, говорящий, что он знает посетителя, но не может вспомнить, откуда.

— Григорий, — сказал вновь прибывший. — Брат мой. Как же мы с тобой постарели.

У него был странный старомодный говор с грубым акцентом ленинградского заводчанина.

— Лев, — произнес Григорий. — Ты ли это? Ты был такой красавчик.

Лев наклонился и поцеловал брата в обе щеки, потом они обнялись.

— Ты приехал вовремя, — сказал Григорий, — Я одной ногой в могиле.

В комнату за Львом вошла женщина лет восьмидесяти. Она одета как проститутка, подумала Таня, в стильное черное платье, в туфлях на высоком каблуке, накрашенная и в драгоценностях. Таню донимала мысль, нормально ли это для старой женщины так одеваться в Америке.

— В соседней комнате я видел кое-кого из твоих внуков, — заметил Лев. — Славная компания.

Григорий улыбнулся

— Радость моей жизни. А как у тебя?

— У меня дочь от жены Ольги, которая мне не очень нравилась, и сын вот от Марги, которой я отдал предпочтение. Хорошим отцом я не был ни для кого из своих детей. У меня никогда не было твоего чувства ответственности.

— А внуки есть?

— Трое. Внучка — кинозвезда, внук — поп-звезда, и еще один внук — чернокожий.

— Чернокожий? — удивился Григорий. — Как это случилось?

— Как обычно. Мой сын Грег, кстати, названный так в честь своего дяди, переспал с негритянкой.

— Ну, он превзошел своего дядю, — сказал Григорий, и двое стариков засмеялись.

— Какую жизнь я прожил, Лев, — проговорил Григорий. — Я брал Зимний дворец. Мы прогнали царей и построили первую коммунистическую страну. Я защищал Москву от нацистов. Я генерал, и Володя тоже генерал. Я чувствую себя виноватым перед тобой.

— Передо мной?

— Ты уехал в Америку и пропустил все это, — сказал Григорий.

— Я не жалуюсь, — повел плечами Лев.

— Мне даже досталась Катерина, хотя она предпочитала тебя.

Лев улыбнулся.

— Все, что выпало на мою долю, — это сто миллионов долларов.

— Да, — кивнул Григорий. — Извини, но судьба безобразно обошлась с тобой.

— Ничего, — ответил Лев. — Я прощаю тебя.

Таня отметила про себя, что он говорил с иронией, но Григорий, казалось, не понял этого.

Вошел дядя Володя. Он был в генеральской парадной форме, потому что направлялся на какую-то военную церемонию. Тане вдруг пришло в голову, что он впервые видит своего настоящего отца. Лев устремил изумленный взгляд на своего сына, которого он никогда не видел.

— Боже мой! — воскликнул Лев. — Он похож на тебя, Григорий.

— Но он твой, — сказал Григорий.

Отец и сын пожали руки.

Володя молчал, потому что не мог ничего говорить, охваченный такими сильными эмоциями.

— Когда ты потерял меня как отца, — проговорил Лев, — ты мало чего потерял. — Держа сына за руку, он окинул его взглядом сверху донизу: начищенные до блеска ботинки, форма Советской армии, боевые ордена и медали, проницательный взгляд голубых глаз, серебристые волосы. — А я потерял, полагаю, гораздо больше.

* * *

Выйдя из квартиры, Таня задумалась, почему у большевиков все пошло шиворот-навыворот, как могло случиться, что идеализм и энергия дедушки Григория открыли дорогу тирании. Она пошла к автобусной остановке, чтобы поехать на свидание к Василию. В автобусе, думая о ранних годах русской революции, она задалась вопросом, не было ли главной ошибкой Ленина решение закрыть все газеты, кроме большевистских. Это означало, что с самого начала альтернативные идеи не получили распространения и расхожая мудрость никогда не оспаривалась. Горбачёв в Ставрополе был исключением, которому разрешили испробовать что-то иное. Таких людей обычно душили. Таня была журналистом и подозревала себя в том, что эгоцентрично преувеличивала значение свободной прессы, но ей также казалось, что отсутствие критически настроенных газет способствовало процветанию других форм притеснения.

Прошло уже четыре года, как Василия освободили. За это время он искусно реабилитировался. В Министерстве сельского хозяйства он придумал поучительный радиосериал на колхозную тему. Помимо неверных жен и непослушных детей персонажи обсуждали методы сельскохозяйственного производства. Естественно, советами из Москвы пренебрегали ленивые и нерадивые крестьяне, а непутевые юнцы, которые ставили под сомнение авторитет коммунистической партии, попадали под дурное влияние своих дружков или проваливались на экзаменах. Сериал пользовался огромным успехом. Василия вернули на Радио Москвы и дали квартиру в доме, где жили писатели, привечаемые правительством.

Таня и Василий встречались тайно, но иногда она сталкивалась с ним на общественных мероприятиях или частных вечеринках. Он уже не был тем ходячим трупом, каким вернулся из Сибири в 1972 году. Он поправился и восстановил прежнюю привлекательность. В свои сорок с лишним лет он уже никогда снова не будет красавцем с киноэкрана, но морщины на лице придавали ему еще больше очарования, которое он всегда излучал. Каждый раз Таня видела его с другой женщиной.

Они не были теми прельстительными девицами, которых он обожал в тридцатилетнем возрасте, хотя, возможно, эти средних лет женщины были теми самыми повзрослевшими девицами: красивые, в шикарных платьях и туфлях на высоком каблуке, всегда способные достать редкий лак для ногтей, краску для волос и чулки.

Таня тайно встречалась с ним один раз в месяц.

Каждый раз он приносил ей очередную часть книги, над которой работал, написанную мелким, аккуратным почерком, выработанным в Сибири для экономии бумаги. Она перепечатывала для него рукопись, исправляя, где необходимо, орфографию и пунктуацию. На следующей встрече она отдавала ему машинописный текст для считки и обсуждала его с ним.

Миллионы людей во всем мире покупали книги Василия, но он никогда не встречался с ними. Он даже никогда не мог читать рецензии на иностранных языках, публиковавшиеся в западных газетах. Так что Таня была единственным человеком, с кем он мог обсудить свой труд, и он жадно слушал все, что она ему говорила. Она была его редактором.