Таня каждый год в марте летала в Лейпциг освещать проводившуюся там книжную ярмарку и встречалась с Анной Мюррей. В 1973 году она передала Анне машинописную рукопись «Эра застоя». Она всегда возвращалась с подарком для Василия от Анны — то электрической пишущей машинкой, то кашемировым пальто — и с известием, что счет в Лондонском банке поступило еще больше денег. Вероятно, он никогда не потратит хоть сколько-то из них.

Она продолжала принимать меры предосторожности, встречаясь с ним. Сегодня она сошла с автобуса в полутора километрах от места встречи и убедилась, что никто не идет за ней по пятам до кафе «Иосиф». Василий уже ждал ее там, сидя за столиком со стаканом водки перед ним. На стуле рядом с ним лежал большой темно-желтый конверт. Таня непринужденно махнула рукой, словно увидела случайно повстречавшегося знакомого. Она взяла в баре пиво и села напротив Василия.

Она радовалась, видя, что он хорошо выглядит. Его лицо обрело благородство, которого не было пятнадцать лет назад. У него были добрые, как и раньше, карие глаза, но сейчас в них появлялась острая проницательность каждый раз, когда он озорно подмигивал. Она сознавала, что вне семьи у нее не было никого, кого она знала бы лучше. Она знала его сильные стороны: богатое воображение, высокий интеллект, обаяние и твердую решимость, которая позволила ему выжить и писать в течение десяти лет в Сибири. Она также знала его слабые стороны, главная из которых была непреодолимое желание соблазнять.

— Спасибо за подсказку о Ставрополе, — сказала она. — Я написала хороший материал.

— Отлично. Будем надеяться, что весь эксперимент не затопчут.

Она передала Василию последний отпечатанный эпизод и кивнула на конверт.

— Новая глава?

— Последняя.

Он отдал Тане рукопись.

— Анна Мюррей будет счастлива. — Новый роман Василия назывался «Первая леди». В нем рассказывалось, как жена американского президента Пэт Никсон на сутки потерялась в Москве. Таня восхищалась силой воображения Василия. Восприятие жизни в СССР глазами благонамеренной американки с консервативными взглядами было комичным способом критиковать советское общество. Она положила конверт в свою сумку.

Когда ты сможешь отвезти все это издателю?

— Как только у меня будет командировка за границу. Не раньше чем в марте следующего года, в Лейпциг.

— В марте? — расстроился Василий. — Через полгода? — сказал он с упреком в голосе.

— Попытаюсь организовать командировку туда, где смогла бы встретиться с ней.

— Будь добра.

Таня обиделась.

— Василий, я рискую жизнью ради тебя. Найди кого-нибудь еще, если можешь, или делай все сам. Я ничего не буду иметь против.

— Я понял, — проговорил он с ноткой покаяния в голосе. — Извини. Я так много вложил в эту книгу. Три года я работал над ней по вечерам после трудового дня. Но я не имею права проявлять нетерпение к тебе. — Он потянулся через стол и положил руку на ее сжатые в кулак пальцы. — Ты мой ангел-хранитель. Ты меня спасала не один раз.

Она кивнула. Это была правда.

И все-таки она немного сердилась на него, когда вышла из кафе с окончанием его романа в сумке. Что раздражало ее? Те женщины в туфлях на высоких каблуках, решила она. Она считала, что Василий должен был вырасти из того периода. Беспорядочность в связях свойственна юности. Он ронял свое достоинство, появляясь на каждой литературной сходке с другой особой. Ему пора было остепениться, установив серьезные отношения с женщиной, которая была бы равной ему. Пусть моложе его, но схожей с ним по интеллекту и способной ценить его труд и, возможно, даже помогать ему. Ему нужен был партнер, а не победы над представительницами прекрасного пола.

Она поехала в ТАСС. Прежде чем она села за свой стол, ее остановил Петр Опоткин, главный редактор редакции очерков, Осуществлявший политический надзор за выпускаемыми материалами. Как всегда на губах у него свисала сигарета.

— Мне звонили из Министерства сельского хозяйства. Твоя статья о Ставрополе не пойдет, — сказал он.

— Что? Почему? Премиальная система одобрена министерством. И она работает.

— Это неправильно. — Опоткин любил указывать людям, что они делают не так, как надо. — Она отменена. Есть новый подход, ипатовский метод. Они отправляют парк комбайнов по всему району.

— Снова контроль из центра вместо индивидуальной ответственности.

— Верно. — Он вытащил сигарету изо рта. — Тебе нужно написать статью об ипатовском методе.

— Что говорит первый секретарь крайкома?

— Молодой Горбачев? Он применяет новую систему.

А как может быть иначе, подумала Таня. Он умный человек. Он знает, когда держать язык за зубами и делать, что ему говорят. Иначе он не стал бы первым секретарем.

— Хорошо, — сказала она, подавив гнев. — Я напишу новую статью.

Опоткин кивнул и отошел.

Просто невероятно, подумала Таня: новая идея, премии за хорошие результаты, как следствие — более высокие урожаи, не требовался стимул из Москвы. Просто чудо, что системе дали отмашку на несколько лет. И как оказалось в итоге, о такой системе не могло быть и речи.

Ясное дело, не могло.

Джордж Джейкс был в новом смокинге и считал, что выглядит в нем вполне прилично. В сорок два года он уже не обладал телосложением борца, которым он так гордился в юности, тем не менее он был строен и подтянут и черный с белым свадебный наряд красил его.

Он стоял в Вефильской евангелической церкви, которую Десятилетиями посещала его мать, в пригороде, Вашингтона. Этот округ он представлял сейчас как конгрессмен. Это было низкое кирпичное строение, тесное и простое. Обычно его украшали только несколькими цитатами из Библии в рамочке: «Господь — мой пастырь», и «В начале было слово». Но сегодня оно было украшено по торжественному случаю бумажными и матерчатыми лентами и белыми цветами в огромном количестве. Хор пел «Скоро придет», а Джордж ждал свою невесту.

В первом ряду сидела его мать в темно-синем костюме и круглой шляпке того же цвета с маленькой вуалью. «Ну что же, я рада, — сказала Джеки, когда Джордж сообщил ей, что собирается жениться. — Мне пятьдесятвосемь лет, жаль, что ты так долго ждал. Я счастлива, что ты в конечном счете здесь». У нее был острый язык, но сегодня она не могла убрать с лица гордую улыбку. Ее сын женился в ее церкви перед лицом всех ее друзей и соседей, и к тому же он был конгрессменом.

Рядом с ней сидел отец Джорджа — сенатор Грег Пешков. Каким-то образом он умудрялся сделать так, что даже смокинг сидел на нем, как мятая пижама. Он забыл вдеть запонки в манжеты, и его галстук-бабочка выглядел как мертвый мотылек. Никому до этого не было дела.

Также в первом ряду сидели русские прародители Джорджа — дед Лев и бабушка Марга, которым сейчас было за восемьдесят.