1910 г. организация крупных дзайбацу, таких как Mitsui, Mitsubishi и Sumitomo, стала более жесткой и централизованной, в результате чего Япония присоединилась к США и Германии - в этом отношении она отличается от Великобритании и Франции - как страна крупных корпораций, интегрированных как по горизонтали, так и по вертикали.

Великое расхождение

Дискуссия об индустриализации в последние два-три десятилетия, ведущаяся в основном в журналах или коллективных сборниках и еще не сгустившаяся в новый синтез, оставалась в стороне от основных теоретических работ более раннего периода. Исследования стали скромными и конкретными по направленности, в основном придерживаясь традиционных определений роста. Наиболее влиятельный теоретик глобальной истории 1970-1980-х годов Иммануил Валлерстайн не принимал участия в дискуссии. Приводя длинный ряд хорошо известных возражений, он считает саму концепцию промышленной революции "глубоко ошибочной", поскольку она отвлекает внимание от ключевого вопроса развития мировой экономики в целом. Парадоксально, но возвращение большой теории в дискуссию об индустриализации около 2000 года было вызвано интенсивными историческими исследованиями, правда, не применительно к Европе. Региональные эксперты осознали, что в XVII-XVIII веках не только Китай и Япония, но и некоторые районы Индии и мусульманского мира отнюдь не соответствовали стереотипу азиатского обнищания и застоя, который европейская общественная наука с первых дней своего существования беспрекословно увековечивала на хлипком фундаменте достоверных знаний. Определенные предпосылки промышленной революции, согласно новому консенсусу, действительно имелись в этих регионах мира. При этом некоторые авторы, желая восстановить справедливость, впадали в противоположную крайность и рисовали досовременную Азию в положительно сияющих красках, так что "европейское чудо" представлялось либо оптическим обманом западного имиджмейкерства, либо результатом случайных стечений обстоятельств, не имеющих внутренней необходимости. По сути, утверждалось, что промышленная революция должна была произойти в Китае. Это, конечно, слишком далеко. Но переоценка "раннесовременной" Азии вдохнула новую жизнь в дискуссию "Почему Европа?", в которой долгое время казалось, что сказано уже почти все.

Теперь уже недостаточно перечислить преимущества и достижения Европы (от римского права и христианства до печатного станка, точных наук, рационального отношения к экономике, конкурентной системы государств и "индивидуалистического представления о человеке"), чтобы перейти к голословному утверждению, что всего этого не было в других странах. Чем ближе оказываются друг к другу Европа и Азия в эпоху премодерна и чем меньше между ними качественных и количественных различий, тем загадочнее становится "великое расхождение" мира на экономических победителей и проигравших после середины XIX века. Если долгое время казалось, что успех Европы запрограммирован в глубинах ее географо-экологических условий (как у Эрика Л. Джонса) или в особых культурных диспозициях (как утверждают самопровозглашенные веберианские социологи Дэвид С. Ландес, Нил Фергюсон и многие другие авторы), то теперь началась новая детективная работа над вопросом о том, в чем же заключалась настоящая differentia specifica Европы.

Момент, когда это различие стало действительно показательным, все дальше отодвигается в XIX в., поскольку относительный упадок Азии устанавливается все позже и позже. Начало особого пути Европы иногда относили к Средним векам (Эрик Л. Джонс, а в последнее время Майкл Миттерауэр) - к тому времени, когда, по мнению других историков, Китай (особенно в XI веке) и некоторые части мусульманского мира с полным основанием считали, что в социально-экономическом и культурном отношении они все еще находятся впереди. Совсем недавно точка бифуркации была перенесена в период, который обычно ассоциируется с промышленной революцией. Таким образом, значительное расхождение впервые проявилось в XIX веке. В настоящее время эта проблема приобрела актуальность и остроту, которых не было еще двадцать лет назад, поскольку сегодня социальный и экономический разрыв между Европой и Азией начинает сокращаться. Подъем Китая и Индии (Япония уже некоторое время воспринимается спокойно) сегодня воспринимается в Европе не более чем часть современной "глобализации". Но на самом деле речь идет о настоящих промышленных революциях, которые, не повторяя в точности европейский опыт, повторяют многое из того, что происходило на Западе в XIX веке.

 

2 Энергетические режимы: Век угля

Энергия как лейтмотив культуры

В 1909 г. Макс Вебер развернул полемику против "энергетических теорий" человеческой культуры, подобных той, которую в начале года вынес на обсуждение химик, философ и лауреат Нобелевской премии Вильгельм Оствальд. По мнению Оствальда, приведенному Вебером, "каждый поворот в культуре определяется новыми энергетическими обстоятельствами", а "культурная работа" направляется «стремлением сохранить свободную энергию». В то самое время, когда гуманитарные науки пытались освободиться от методологии естественных наук, их наиболее характерная область исследования - человеческая культура - оказалась включенной в монистическую теоретическую структуру. Однако мы не должны попадать в ловушку, обозначенную Вебером, даже если рассматриваем энергию как важный элемент материальной истории. В те времена еще не существовало такой дисциплины, как экологическая история, но с тех пор - особенно в свете современных энергетических проблем - мы осознали важность этого фактора.

Энергетические теории культуры хорошо вписались в XIX век. Вряд ли какая-либо другая концепция так интенсивно занимала ученых и так завораживала публику. Эксперименты Алессандро Вольта с животным электричеством в 1800 году, позволившие создать первый источник электрического тока, привели к середине века к появлению целой новой науки об энергии, на фундаменте которой возникли различные космологические системы - прежде всего, космология Германа Гельмгольца в его эпохальном труде "О рациональном использовании энергии" (1847). Новая космология оставила в прошлом спекуляции романтической натурфилософии, она имела прочные корни в экспериментальной физике и формулировала свои законы таким образом, что они выдерживали эмпирическую проверку. Шотландец Джеймс Клерк Максвелл открыл основные принципы и уравнения электродинамики и описал все богатство электромагнитных явлений после того, как Майкл Фарадей в 1831 году продемонстрировал электромагнитную индукцию и построил первую динамо-машину. Новая физика энергии, развивавшаяся в тандеме с оптикой, привела к большому потоку технологических преобразований. Такие ключевые фигуры того времени, как Уильям Томпсон (с 1892 года - лорд Кельвин, первый ученый, возведенный в пэры), блистали одновременно как руководитель науки и имперский политик, новаторский исследователь в области физики и практический технолог. Наряду с низковольтной техникой, необходимой для международной связи, на которой братья Сименс заработали свои первые деньги, в 1866 году появилась высоковольтная техника, когда Вернер Сименс открыл принцип работы электрического динамо. От Сименса до американца Томаса Альвы Эдисона и энтузиастов-любителей - тысячи людей, обладающих опытом в этой области, работали над электрификацией все новых и новых регионов мира. Начиная с восьмидесятых годов прошлого века, вводились в строй электростанции, в различных муниципалитетах налаживалось регулярное электроснабжение, а к девяностым годам стало возможным серийное производство небольших электродвигателей трехфазного тока. Но уже в первой половине столетия наиболее важными для реальной жизни