он, соскакивая с бревна и направляясь к сидящему на скамье товарищу. После многочисленных падений в ров, его тело обильно покрывала грязь, отлетавшая ошметками в стороны при каждом движении, а жидкая глина на коже быстро засыхала, превращаясь в коросту под сикелийским солнцем. Но Арлингу было все равно. Если Шолох не хотел тренироваться, значит, будет ссора. И хотя они договорились не обсуждать выбор имана, прежнее, дружеское общение у них почему-то не получалось.

— Давай прыгнем «двойным конем», — снова предложил Регарди. — Хочешь, я буду держать тебя снизу, а ты прыгнешь? Мы так еще не пробовали. Хватит сидеть и таращиться на всех с умным видом. Ты не тренировался со вчерашнего дня — так и в бревно превратиться можно. Чтобы не разочаровать серкетов, надо стараться. Работать над собой так, словно наступает твой последний день, словно завтра ты умрешь, и другого шанса…

Арлинг замолчал на полуслове, понимая, что с языка сорвалось то, что он не собирался обсуждать с Шолохом. Проклятая жара. Привыкнуть к ней было невозможно — хоть на второй год, хоть на второй десяток жизни в Сикелии. Это она растопила его мысли, смешав их в хаос.

— Рвение подобно чайнику и может легко охладиться, — с умным видом заявил Беркут, не двигаясь с места. — Все, что могло быть сделано, уже сделано. Мы ничего не изменим.

— Чушь! — возмутился Арлинг, усаживаясь на песок у скамьи. — Все можно исправить! Например, ты мог бы отказаться от поездки в Пустошь.

— В тебе говорит зависть, — бесстрастно заметил Беркут. — Не завидуй мне, Ар. У тебя свой путь, у меня свой.

— Как же я мог забыть! — притворно воскликнул Регарди, бросая в мальчишку горсть песка. — Дороги, дороги… Вы в Балидете все на них помешались.

— «Мы» помешались, — поправил его Шолох, отряхиваясь. — Не спеши проводить черту между нами. Я уже тебе говорил, мы на одной стороне.

— Если это так, ты пойдешь со мной тренироваться, — Арлинг хлопнул Беркута по плечу, оставив на его белой рубашке отпечаток грязной ладони. Он сделал это осознанно, стараясь разозлить кучеяра и вытащить из непроницаемого кокона, в который тот кутался последние дни.

— Нам не нужно больше тренироваться на Огненном Круге, — спокойно ответил Шолох. — Ты это знаешь, но понимать не хочешь. Возможно, иман как раз ждет, когда ты ему об этом скажешь. А «двойной конь» у тебя хорошо получается и без меня.

— Ты это называешь «хорошо получается»? — Арлинг оттянул грязную штанину, показывая ее Беркуту. — Да я упал в этот проклятый ров раз десять!

— У тебя короткая память, — упрекнул его кучеяр. — Вспомни, когда ты в первый раз пришел к этому бревну, то даже ходить по нему не мог. А теперь вспомни, как на прошлой неделе ты показывал новичкам «Мышиный Бег». Никто из учеников его не делает лучше тебя. А причина твоих падений ясна. Ты злишься на меня и имана, и до тех пор, пока в тебе живет эта злость, будешь падать. Тебе не тренироваться надо, а успокоиться, прогнать зависть из сердца и принять мир таким, какой он есть.

— Заладил тоже, «зависть», «зависть»! — вспыхнул Регарди. — С чего ты взял, что я тебе завидую? У меня все отлично. Кто из учеников живет в собственной комнате, да еще и в одном доме с учителем? Кто может все дни и ночи тренироваться, не тратя время на дурацкую прополку грядок или стирку белья? Кто удостоен чести проводить уроки у сопливой мелкотни? А еще у меня есть собственный пес, пусть и старый, друзья, пусть и предатели, и право на одно пирожное в неделю. Блеск! Разве у любимчика имана могут быть дела иначе? И незачем меня успокаивать. И в твоих похвалах я тоже не нуждаюсь.

— Никто тебя не предавал, — поморщился Шолох. — Ты бы поосторожнее о друзьях. Не припоминаю, чтобы Сахар тебе сделал что-то плохое. Или Ол.

— Они не единственные мои друзья, — буркнул Регарди, мечтая врезать товарищу по уху. Жаль только, что повода для этого не было. Пока.

— Пойми, когда я стану Индиговым Учеником, на самом деле, ничего не изменится. Мы так же будем стоять рядом. Может быть, даже ближе, чем сейчас. У нас с тобой все будет по-прежнему.

«Ты спрашиваешь или утверждаешь?» — сердито подумал Арлинг, стараясь не замечать, с какой уверенностью Шолох произнес заветные слова каждого ученика школы: «когда я стану Индиговым Учеником». Нет, друг мой, прежним уже ничего не будет. Даже в этот миг все иначе — не то, что секунду назад.

— Мне нужно собираться, — вздохнул Беркут, грустно его разглядывая. — Завтра я уезжаю.

— Не смею вас задерживать, — фыркнул Арлинг, из последних сил стараясь не сорваться. Как же хотелось затеять с Шолохом драку!

Ему показалось, что кучеяр собирался сказать что-то еще, но в последний момент передумал и, молча развернувшись, зашагал к Дому Неба. Регарди искренне надеялся, что у Шолоха на душе теперь было так же погано, как и у него. Разбежавшись, он пнул землю и с наслаждением прислушался, как осыпается поднятый им в воздух фонтан песка. Если Беркут станет Индиговым, то в кого тогда превратится он, Арлинг Регарди, живущий с учителем под одной крышей и получающий знания, о которых даже рассказать никому было нельзя? Может, он действительно всего лишь любимчик? Тот, кого приютили из жалости и использовали, как объект для неудовлетворенной отцовской заботы? Впрочем, обращение учителя вряд ли можно было назвать «отцовским». Порой, ему казалось, что иман относился к нему не лучше, чем к породистому псу из своей псарни.

Давно у него не было таких дум. Чувствуя, что он недалек от бунта, Арлинг решил остудить голову и сделать пару кругов по крепостной стене. В это время дня там как раз поднимался хороший ветер, который выдувал все ненужные мысли и оставлял тело пустым и легким.

Регарди повернулся, чтобы покинуть Огненный Круг вслед за Шолохом, как вдруг услышал сердитые голоса, которые доносились из розариума, примыкавшего к тренировочной площадке. Один был до боли знакомым, потому что еще утром отчитывал его за недостаточную скорость при исполнении «Львиной Охоты», другой был забыт, но вспомнился с первых слов. С ним у Арлинга было связано много неприятных моментов в прошлом.

— Останься, ты ведь меня даже недослушал, — говорил иман, и в его голосе слышалось несвойственное ему беспокойство, за которым тщательно скрывались любовь и забота.

— Не хочу тратить время, — отрезал Сохо, шумно шагая по усыпанной гравием дорожке. — Года идут, только ты не меняешься. Никогда тебя не понимал. Те Бои Салаграна, от которых ты бежишь, давно в прошлом. Сегодня это искусство — высокое, редкое, безграничное. Это то, чему ты посвятил свою жизнь, и то, что