едва ли не самая стремительная его работа. Текст с небольшими изменениями был воспроизведён на машинке 20 февраля.

Ситуация в отношении семьи не менялась, и вскоре Тарковский начал готовить новое письмо Черненко. Эту затею всячески поддерживала Анжела. Депеша была отправлена через Стокгольм вместе со сценарием 22 февраля. Ответа и новостей из Швеции не поступало долго. В какой-то момент[881] режиссёр даже начал волноваться о том, что подумают продюсеры.

Внезапно позвонил Андрей Яблонский — переводчик, с которым Тарковский прошлый раз виделся двадцать два года назад в Сан-Франциско. Яблонский узнал о перипетиях судьбы своего давнего знакомого из прессы. Этот звонок, кстати, показывает, что разыскать режиссёра в Италии было немудрено, и упоминавшееся затруднение Нарымова, как минимум, удивительно. Переводчик жил теперь в Париже, работал в UNESCO и сразу выразил готовность помочь Тарковскому в привлечении международного внимания.

Постоянно подключались всё новые соратники. Например, мастер художественного перевода Серджо Рапетти, знаток советской диссидентской литературы и лагерной прозы, работавший с текстами столь ценимого режиссёром Варлама Шаламова, а также Александра Солженицына и многих других. Встреча с Рапетти произошла благодаря Владимиру Максимову. Вообще, Максимов сыграл роль коммуникационного узла в судьбе Тарковского, познакомив его с огромным количеством нужных людей. Впрочем, и сам он активно помогал, например, в ситуации с паспортом, но не только.

В свою очередь Рапетти привлёк к делу знакомых политиков — председателя совета министров[882] Беттино Кракси и члена парламента Дженнаро Аквавиву. С последним общался также Де Берти, давно подключившийся к процессу с другой стороны. Через Сержо Андрей тоже надеялся найти путь к папе. Видимо, вариант с миланским профессором оказался несостоятельным. Более того, Рапетти имел связи и с «Movimento Popolare», которое вскоре вновь возникнет в жизни Тарковского.

Друзья режиссёра посвятили в происходящее и уже упоминавшегося Джулио Андреотти, который на тот момент занимал пост министра иностранных дел Италии. Максимов настаивал[883], что именно этот человек может помочь, как никто другой. Уж точно, он сделает больше, чем Энрико Берлингуэр. Но Тарковский был склонен задействовать все возможные средства, и 6 марта он встречался с Джулианой Берлингуэр — женой брата Энрико Джованни Берлингуэра. Джулиана, помимо прочего, была писательницей, автором популярных в Италии романов, а также сценаристом и режиссёром. Нужно сказать, что в 1966 году она поставила фильм «Борис Годунов», что, вероятно, они тоже обсуждали. Возможно, речь шла даже о совместной работе.

Что касается положения Андрея, Джулиана посоветовала ему поговорить с её мужем — тоже политиком и коммунистом. Честно говоря, Тарковский сомневался, что встреча с этой женщиной к чему-то приведёт, однако именно она оказалась наиболее «коротким» путём к генеральному секретарю коммунистической партии Италии. Уже 13 марта режиссёр обедал у Джулианы и Джованни. Последний обещал поддержку, сказав, что многие члены партии готовы помогать Тарковскому, а Энрико обязательно поднимет его вопрос во время следующего визита в СССР. «Они надеются, что Берлингуэр в течение месяца уедет в Москву для встречи с нашим, советским (партийным, вернее) начальством», — писал Андрей. Сколь примечателен этот выбор эпитета из трёх вариантов.

Кто-то сообщил режиссёру свежие новости из жизни диссидентов. 8 марта в дневнике появилась запись о том, что у Андрея Сахарова несчастье, его супруга Елена Боннэр пережила второй инфаркт. Тарковский описывает их положение странно и мрачно: дескать, дом академика и его жены окружен КГБ, у них нет еды и медикаментов… На самом деле Сахаров и Боннэр находились тогда в Горьком, куда опального учёного сослали без суда ещё в начале 1980-го. В то время нынешний Нижний Новгород был закрытым городом, а потому общение диссидента с иностранцами исключалось полностью, а значит узнать реальные свежие новости режиссёр попросту не мог. Действительно, всё, что он записал, относилось скорее к первому инфаркту Боннэр, случившемуся 25 апреля 1983-го. Это неплохо иллюстрирует механику и принципы международного распространения слухов.

Заметим, что упомянутый приступ отчасти имел кинематографическую природу, поскольку произошёл после того, как Сахаров и его жена посмотрели[884] новый фильм Динары Асановой «Пацаны» (1983), чрезвычайно взволновавший обоих. Елена расчувствовалась, даже заплакала, после чего закололо сердце. В 1983 году супруги сами не вызывали скорую помощь и даже не обращались к горьковским врачам, поскольку Сахаров не сомневался, что они подконтрольны КГБ. Комитет, по мнению академика, желал им с женой только смерти. При этом гибель от инфаркта стала бы едва ли не наиболее «выгодной», поскольку вызвала бы минимум подозрений и пересудов мировой общественности. В прошлом году учёный обращался с письмами к руководству, чтобы их лечили в больнице Академии наук, которая, как он считал, не была подвластна КГБ.

Во время второго инфаркта, случившегося в 1984-м, ситуация будет иной: скорую вызовут, поскольку ставки слишком высоки. Горьковские врачи приедут и скажут, что никакого приступа нет, а имеет место лишь некое ухудшение состояния миокарда. Везти Боннэр в больницу даже не предложат, но, будучи медиком, она сама поймёт, что её обманывают, что это именно инфаркт.

Уже не первый раз, переживая из-за ухудшающегося здоровья супруги, Сахаров повторит, что покончит с собой, если она умрёт раньше него. Мудрая жена попросит об одном: выждать полгода прежде, чем совершать непоправимое, надеясь, что за это время боль утихнет или что-то иное удержит вдовца от подобного непоправимого шага. История фантастической, «лебединой» любви и преданности этих двух людей описана во множестве книг. Отметим ещё лишь, что совсем скоро, в мае, Сахаров начнёт свою вторую (из трёх) голодовку, в знак протеста против уголовного преследования супруги. Это обстоятельство станет известно Тарковскому, и он тоже будет рассматривать подобный шаг.

Кроме того, 8 марта режиссёр узнал, что у Юрия Любимова отняли театр. Принявшего «Таганку» Николая Губенко Андрей назвал «трупоедом», а отказы Анатолия Эфроса и Марка Захарова хоть и упомянул без-оценочно, но явно одобрял. Примечательно другое: обильные заявления Любимова о том, что и за границей его преследует КГБ, Тарковский отнёс к безосновательной паранойе. Дескать, зачем? Почему? Не будут же они его увозить силой?! Режиссёр будто забыл о собственных страхах в их многообразии. Возможно, дело в том, что путь, который выбрал Юрий, точно был не для него, а потому всё происходящее с ним казалось чуждым и странным. Андрей неоднократно оставлял в дневнике записи с критикой и сожалением по поводу того, что происходило с Любимовым.

15 марта Тарковскому позвонил Мстислав Ростропович, чтобы узнать о новостях и предложить помощь, в том числе и денежную. Помимо прочего, музыкант объяснил режиссёру, что надежды на итальянских политиков любого уровня смехотворны. Ростропович знал о