но самая сложная часть возложенной на неё миссии была связана с отцом режиссёра. Сурковой надлежало навестить Арсения Тарковского и рассказать ему, что сын собирается остаться за границей. По воспоминаниям Ольги, Андрей не преминул обвинить её в том, что она едет в Москву не вовремя, поскольку книгу нужно срочно заканчивать. Противоречивость и нервозность его поведения всё нарастали. Заметим, что, будучи в СССР в конце мая, Суркова не решится ехать к поэту с подобными новостями в одиночку. Компанию ей составят Нея Зоркая и Алла Демидова.

В ходе апрельских разговоров с Ольгой Тарковский высказал ещё одну парадоксальную точку зрения: «У меня такое впечатление, что вот им [Госкино] нужно мне сейчас за эту картину [„Ностальгию“] дать Ленинскую премию. Но получилось это не потому, что я хотел сделать такую картину». А ведь, действительно, у режиссёра вышел фильм о том, что русский человек чахнет на чужбине. При этом лента лишена топорной идеологии. В каком-то смысле эта работа являлась осуществлённой мечтой советских киночиновников. Для самого же Тарковского подобный итог стал полнейшей неожиданностью, материал будто сам управлял автором. Возникала интересная ситуация: естественная или, если угодно, божественная траектория вывела Андрея к тому, что он снял картину чрезвычайно устраивающую и даже угождающую Госкино. Впрочем, это было лишь его мнением, хотя, действительно, оказавшись «на свободе» Тарковский не принялся снимать антисоветские фильмы, чего ожидали и опасались в Москве. На самом деле, отечественных чиновников «Ностальгия» не столько возмутила, сколько озадачила. При этом, по иронии судьбы картина неожиданно была воспринята в штыки особенно рьяными слоями западной публики. Режиссёру неоднократно ставили на вид, что на экране мужчина поднял руку на женщину. Кстати сказать, подобных шлепков было множество в постановке оперы «Борис Годунов», но они не привлекли такого внимания критиков и общества, видимо, из-за времени и места действия.

Рассуждая о Горчакове, Тарковский называл его «советским… русским», но ведь, если вдуматься, советского в нём не было ничего. Совсем. И это всерьёз отличало двух Андреев. Собирался ли режиссёр, действительно, возвращаться в СССР или нет, он всегда силился сохранить максимум возможностей. А готовить запасной вариант, в целом, было разумно. Ведь если «Ностальгия» и правда получилась «мечтой» Госкино, то итальянцам она нравилась значительно меньше. Тарковскому ставили на вид «идеологическое звучание» фильма, которого, надо сказать, не было и в помине, а также малое присутствие узнаваемой и конкретной Италии. Да, есть «Мадонна дель Парто» и бассейн святой Екатерины, но этого недостаточно. Кроме того, главный герой ими вовсе не восхищается, а делает какие-то странные веши. Плюс — болезненная тема безумцев, выпущенных из клиник. Добавим, что в ходе своих публичных заявлений режиссёр неизменно произносил что-то вроде: «Сейчас кино находится, я бы сказал, в ужасном положении. Во всяком случае, здесь, в Италии, в которой я сейчас работаю, кино находится просто в тяжелейшем кризисе, на мой взгляд. Мои итальянские коллеги говорят, что итальянское кино перестало существовать»[898], — тем самым как бы «подписывая» свои слова ещё и такими фамилиями, как Феллини, Антониони, Гуэрра… Казалось, назревает конфликт и «RAI» вряд ли присоединится к следующему проекту, а потому режиссёр всё серьёзнее думал о работе в других странах и внимательно слушал Ростроповича по поводу США. На самом деле, один лишь факт участия виолончелиста в «деле Тарковского» убеждал общественность, что тот собирается именно в Америку, о чём трубила пресса по всей Европе, в том числе и итальянская. Это, в свою очередь, снова увеличивало напряжённость в отношениях не только с «RAI», но и с местными политиками, поддерживавшими режиссёра в гостеприимно принявшей его стране. Впрочем то, что на телекомпанию рассчитывать не следует, стало ясно совсем скоро. Выяснилось, что ни при каких обстоятельствах «RAI» не пойдёт на конфликт с Москвой. Дальнейшие международные проекты оказались важнее Тарковского. Понять их нетрудно, но Андрей был огорчён и воспринимал это как предательство.

В связи со всем сказанным необходимо привести слова Лоры Гуэрра: «Андрей не собирался оставаться навсегда. Он хотел добиться того, чтобы ему разрешили официально и свободно выбирать место на Земле, где он будет работать в данный момент». В своих консультациях с юристами, дипломатами и другими людьми, желающими помочь, Тарковский интересовался, есть ли какой-то вариант не рвать с СССР окончательно, а иметь двойное гражданство или что-то в этом роде. Ростроповича он спрашивал[899], нельзя ли кому-то в Москве платить процент со своих заработков, чтобы сделать это реальным. Нетрудно представить, как музыкант отреагировал на такой вопрос. Однако, в действительности, дело в том, что как «гражданин мира» режиссёр был не очень нужен ни советской, ни западной стороне, поскольку такой исход не означал бы победу одной из них.

Суркова уехала из Сан-Грегорио в конце апреля, причём в изрядном раздражении. Время прошло впустую, было сделано слишком мало. Досада усиливалась тем, что её имени не будет на обложке, что она не получает, а лишь тратит собственные средства на эту книгу. 28 апреля Тарковский записал: «Ольга повела себя очень странно. Какие-то разговоры насчет денег, насчет того, что не она, а я должен был ехать к ней работать…» Более всего в этой записи нас интересует многоточие. Выше мы уже говорили, что разные издания «Мартиролога» сокращены в разной степени и в разных местах. То, что было исключено из публикации в данном случае, Суркова приводит в своей книге. Точки скрывают фразу: «Во всяком случае, так сказала Лариса, и здесь следует быть осторожным». Понятны мотивы, почему подобные слова могли быть убраны супругой режиссёра при публикации. Другое дело, откуда о них известно Ольге? По её словам, Тарковская сама прислала ей копии отдельных листов «Мартиролога», имевшие к ней отношение. Случайно, по недосмотру, попал и этот. В то же время почему-то, приводя иные цитаты из заметок Андрея, Суркова использовала вовсе не копии оригинала, а переводы по изданиям на других языках. С другой стороны, русскоязычный «Мартиролог» увидел свет позже, чем книга Ольги.

После этого Тарковский больше месяца не брал дневник в руки. 30 мая он отметил, что ничего радостного за отчётный период не происходило, но между делом упомянул: деньги на «Жертвоприношение» удалось найти. Никакого ликования, всё омрачено ситуацией с семьёй. За это время режиссёр отправил депеши советским послам во Франции и Швеции с просьбой передать письма министрам иностранных дел этих стран, причём, по возможности, одновременно. Такую тонкую дипломатическую игру, в результате которой могло возникнуть мотивирующее столкновение интересов двух европейских держав, вероятно, Тарковскому кто-то подсказал.

Поскольку всё организовывала Анна-Лена Вибум, видимо,