очень давно, еще раньше, чем дядя, если считать не только то время, которое уже истекло, а то, которое еще длится, как это делают летчики — ведь ему не требовалось совершить посадку, достаточно длительную, чтобы отбросить вторгшегося противника, а потом снова подняться в воздух, как это требовалось дяде. Своим конем он дал шах и дядиной королеве, и ее ладье. После чего дядя уступил ему пешку, и он, Чарльз, сделал ход, потом ход сделал дядя, а потом, как всегда, все было кончено.

— Может, мне надо было взять королеву двадцать минут назад, когда представилась возможность, а ладью уступить, — сказал он.

— Всегда, — сказал дядя, начиная разбирать белые и черные фигуры, между тем как он, Чарльз, протянул руку к ящику на нижней полке подставки. — Чтобы взять одновременно и ту и другую, тебе надо было сделать два хода. А конь может двигаться на две клетки одновременно и даже в двух направлениях одновременно. Но он не может сделать два хода зараз, — добавил дядя, подталкивая к нему черные фигуры. — Теперь белыми буду играть я, вот ты и попытайся.

— Уже одиннадцатый час, — сказал он. — Почти половина одиннадцатого.

— Да, — сказал дядя, расставляя черные фигуры, — это часто бывает.

— Мне, наверное, пора спать, — незамедлительно и очень ласково отозвался дядя. — Ты не возражаешь, если я еще посижу?

— Может, это будет даже лучше, — сказал он, Чарльз. — Ведь, наверное, очень интересно заставать врасплох самого себя.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал дядя. — Разве я не говорил, что до тебя дошло? Будешь ты играть или не будешь, а фигуры по местам расставь.

Вот и все, что он тогда узнал. Ничего другого он даже и не заподозрил. Но он быстро учился — или быстро схватывал. На этот раз сперва послышались шаги — легкий, звонкий, четкий стук, который производят девушки, шагая по прихожей. За время, проведенное им на дядиной половине, он уже усвоил, что в любом доме или здании, где живут хотя бы две более или менее самостоятельных семьи, никогда не слышно звука шагов. И потому он в ту же секунду (еще прежде, чем она успела постучать, и даже прежде, чем дядя успел сказать: «Теперь твоя очередь опоздать открыть дверь») понял: он, как и сам дядя, наверное все время знал, что она вернется. Только сперва он подумал, что это брат опять послал ее сюда, и лишь потом начал гадать, каким образом она ухитрилась так быстро от него уйти.

Вид у нее был такой, словно она с тех пор безостановочно бежала, а когда он открыл дверь, на минутку остановилась, придерживая одной рукой полы меховой шубы, из-под которой выглядывало длинное белое платье. И быть может, лицо ее все еще выражало страх, ко взгляд не казался застывшим. И на этот раз она даже долго на него смотрела, хотя в прошлый раз, сколько он мог судить, даже не заметила, что он был в комнате. Потом она отвела от него взгляд. Она вошла и быстро двинулась туда, где (на этот раз) возле шахматной доски стоял дядя.

— Мне надо поговорить с вами наедине, — сказала она.

— Мы и так наедине, — сказал дядя. — Это Чарльз Мэллисон, мой племянник. Садитесь, — добавил он, отодвигая от доски один из стульев.

Но она не шевельнулась.

— Нет, — сказала она. — Наедине.

— Если вы не можете сказать мне правду, когда нас тут трое, вы наверное не скажете, если мы будем вдвоем, — возразил дядя. — Садитесь.

Но она опять ни шагу не ступила. Он, Чарльз, не видел ее лица, так как она стояла к нему спиной. Но теперь голос ее звучал совсем иначе.

— Да, — сказала она. Она повернулась к стулу. Потом опять остановилась и, уже нагнувшись, чтобы сесть, полуобернулась и посмотрела на дверь, словно не только ожидала услышать шаги брата, идущего по прихожей, но и готова была бегом вернуться к парадной двери посмотреть, не идет ли он по улице.

Но это едва ли можно было назвать паузой, потому что она села, рухнула на стул в стремительном вихре юбок и ног, как это свойственно всем девушкам, словно их суставы сочленены не так и расположены не так, как у мужчин.

— Можно я закурю? — сказала она.

Но не успел дядя протянуть руку к пачке сигарет, которых сам не курил, она достала сигарету неизвестно откуда — не из платинового портсигара с драгоценными камнями, как можно было ожидать, нет, она просто вытащила одну-единственную согнутую и измятую сигарету, из которой сыпался табак, словно та уже много дней валялась у нее в кармане; при этом она поддерживала запястье одной руки другой, словно для того, чтоб рука не задрожала, когда она протянет сигарету к спичке, зажженной дядей. Потом она выдохнула дым, сунула сигарету в пепельницу и положила руки на колени — не складывая, а просто плотно прижимая свои маленькие руки к темному меху.

— Он в опасности, — сказала она. — Я боюсь.

— А, — сказал дядя. — Ваш брат в опасности.

— Нет, нет, — сказала она немного раздраженно. — Не Макс, Себас… капитан Гуальдрес.

— Вот оно что, — сказал дядя. — Капитан Гуальдрес в опасности. Я слышал, что он увлекается верховой ездой, хотя ни разу не видел его на лошади.

Она взяла сигарету, сделала две быстрых затяжки, раздавила сигарету в пепельнице, положила руки обратно на колени и снова посмотрела на дядю.

— Хорошо, — сказала она. — Я люблю его. Я это вам уже говорила. Но с этим все в порядке. Тут ничего не поделаешь. Мама увидела его первой, или он увидел ее первой. Как бы там ни было, они принадлежат к одному поколению. А я нет, потому что Себ… капитан Гуальдрес старше меня лет на восемь или десять, а может и больше. Но это неважно. Потому что дело не в этом. Он в опасности. И если он даже предпочел мне маму, я все равно не хочу, чтобы ему причинили вред. Во всяком случае я не хочу, чтоб моего брата за это посадили в тюрьму.

— Тем более, если его даже и посадят, сделанного этим не вернешь, — сказал дядя. Я с вами согласен: гораздо лучше посадить его прежде.

Она взглянула на дядю.

— Прежде? — спросила она. — Прежде чем что?

— Прежде чем он совершит деяние, за которое его могут посадить, — незамедлительно откликнулся дядя тем фантастически ласковым голосом, который способен был придать не только ясность, но и некую солидную основательность самой фантастической несуразице.

— А, — сказала она. Она посмотрела на дядю. — Посадить его сейчас? — сказала она. — Я не очень разбираюсь в законах,