На горячих водах Сталь и умер 28 июня 1824 года, внезапно, от удара. Рассказывают, что перед смертью, за несколько дней, он ехал верхом с инженерным офицером по горе Машук и там, указывая место, выбранное им для городского кладбища, прибавил шутя: «Теперь надо, чтобы здесь для начала был погребен кто-нибудь из значительных людей».

И он первый лег на пятигорском кладбище.

Весною 1823 года Ермолов был в Тифлисе. Здесь застали его донесения о бедствиях на правом фланге, о разгроме Темижбекских хуторов и Круглолесска. Особенно поразило его несчастье с деревней Круглолесск; в одно только командование Сталя уже в третий раз над несчастными жителями станицы разражалась беда. Ермолова известили также, что за Кубанью, на Белой, собирались будто бы новые скопища. Необходимость серьезных мер была очевидна, и начальник кавказского штаба генерал-майор Вельяминов был послан на Кубань с инструкциями и обширными полномочиями.

Алексей Александрович Вельяминов как нельзя больше соответствовал тому назначению, которое на него возлагалось. Он был еще довольно молод, лет тридцати семи, но в закаленных чертах его рябоватого лица, с открытым челом и проницательным взглядом, выражалась какая-то жесткость характера и холодное равнодушие; про него недаром говорили, что он никогда не жалел о потерях, как бы велики они ни были, лишь бы сделано было задуманное. Вид его был чрезвычайно суров, особенно когда он думал и начинал грызть ногти. Один из современников говорит о нем, что «основательным умом, жестким характером, твердой волей и обширными сведениями о кавказских народах он мог произвести серьезный переворот в судьбе их». «Натура сильная, непреклонная и чрезвычайно талантливая, – как пишет его биограф, – он никогда не оставался в тени, даже стоя рядом с такой личностью, как Ермолов, для которого Вельяминов был не только ближайшим помощником, но его вторым «я», другом, пользовавшимся его безграничным доверием».

Таким образом, личные свойства Вельяминова, а еще более блестящее боевое прошлое, вселяли к нему доверие. На службу Вельяминов зачислен был по тогдашнему обыкновению еще в детстве, в лейб-гвардии Семеновский полк, и шестнадцати лет от роду был уже поручиком гвардейской артиллерии. Где воспитывался он – неизвестно, но он обладал обширными познаниями, особенно по математике. Боевая деятельность, начавшаяся под Аустерлицем и кончившаяся в стенах Парижа, далеко выдвинула его из рядов сверстников. Раненный в руку на штурме Рещука, имея Георгиевский крест за блистательное участие в трехдневном сражении под Красным, Вельяминов, тогда еще штабс-капитан первой гвардейской артиллерийской бригады, уже обратил на себя особенное внимание Ермолова. По настоянию последнего в 1816 году он и был назначен на важный пост начальника штаба отдельного Грузинского корпуса. Через два года, на двадцать восьмом году от рождения, он был уже генералом.

На Кавказе Вельяминов поспевает всюду, где только могла встретиться надобность в его знаниях и энергии: закладывает вместе с Ермоловым Сунженскую линию, строит Внезапную, громит акушинцев, затем усмиряет бунт в Имеретии, гасит восстание в шамхальстве, играет влиятельную роль в покорении Кабарды – и, наконец, является в роли начальника центра и правого фланга Кавказской линии.

Еще по дороге в Георгиевск, во Владикавказе, Вельяминов, ознакомившись с положением дел в Кабарде и на правом фланге, сделал важные распоряжения.

В то время начался разлив Кубани, уничтоживший все переправы от Невинного мыса вплоть до Черного моря, и до спадения вод нельзя было ожидать никаких предприятий в этом районе со стороны закубанцев. Воспользовавшись этим, Вельяминов снял с кордона до шестисот кубанских и кавказских казаков и образовал из них сильный отряд, расположив его у Усть-Невинского укрепления с четырьмя конными орудиями. Другой конный же отряд из двухсот донских казаков с двумя казачьими орудиями, под командой полковника Победнова, стал между Баталпашинской переправой и Беломечетским постом. Почти весь Навагинский полк, силой в две тысячи штыков, расположился лагерем при горе Недреманной, оставив лишь слабые караулы по крепостям Усть-Лабинской, Кавказской, Прочно-Окопской и в редуте Святого Николая. Для конных разъездов вызвана была к этому отряду сборная сотни с левого фланга, из станиц Гребенских и Моздокских. Линейным казачьим полкам, Хоперскому и Волжскому, приказано было выставить сильные конные резервы в станицах Горячевской, на Малке, и в Московской, на Ставропольском тракте.

Этим расположением войск заграждены были для закубанцев все пути наступления. В данное время, при весеннем разливе, они могли направиться только или к стороне Александровска, или на новую Кабардинскую линию, но отряды при горе Недреманной, у Усть-Невинского укрепления, и выше Беломечетского поста и закрывали именно эти дороги. Закубанцам оставался, правда, еще один путь в Кабарду – через верховье Кубани и через земли карачаевцев на Хассаут или Куркужин, путь тем более удобный, что кабардинцы, стремившиеся тогда уйти за Кубань, должны были встретиться с ними именно около этих мест, чтобы отправиться дальше уже под их прикрытием. Но и здесь Вельяминов принял свои меры. У брода на Малке поставлен был сильный казачий пост, если и недостаточный для того, чтобы остановить кабардинских беглецов, то по крайней мере имевший возможность замедлить их движение, а второй батальон Ширванского полка, под командой подполковника Волжинского, стал у Каменного моста для наблюдений за проходами по Хассауту, через брод Урдо и через Куркужин. Сверх того, в случае действительного вторжения черкесов в Кабарду можно было бы двинуть сюда значительную часть войск с Кубани, и казачий резерв Волжского полка также не был бы в этом случае бесполезен. Впрочем, как и доносил Ермолову Вельяминов, пока закубанцы сидели смирно, и только ходил слух, что они намерены собраться для освобождения Кабарды. «Надеюсь, – прибавлял Вельяминов, – что сие предприятие с их стороны будет по крайней мере безуспешно». И он, располагая войска по выясненному плану, думал не об отражении только нападающего врага, а о нападении на него в его собственных пределах: отряды поставлены были так, чтобы во всякий данный момент могли сосредоточиться где угодно, и черкесы не имели бы никакой возможности помешать этому.

Ближайшие ногайские аулы, сидевшие по ту сторону Кубани, в большинстве участники разгрома Круглолесска, поняли, что им надо ждать наказания, и едва отряды заняли назначенные места, как депутация их явилась к Вельяминову в лагерь у Невинного мыса.

Вельяминову было известно, что при последнем вторжении Джембулат не только был принят в этих аулах и простоял там несколько дней, но к нему присоединились отсюда пятьсот человек ногайской конницы с несколькими князьями, и что потом, когда на обратной переправе партия понесла значительный урон и была преследуема, она нашла первый приют и убежище в тех же аулах. Поэтому Вельяминов не церемонился с депутатами; в выражениях весьма сильных он говорил об их вероломстве и потребовал, чтобы они или перешли на правый берег реки и поселились между казачьими станицами, или же совсем отодвинулись от линии, очистив равнину Зеленчука, и основались в горах. Но в том и другом случае они должны были сверх того вознаградить русские села за все, что те потерпели через их вероломный набег. Ногайцы нашли, однако, что в распоряжении Вельяминова слишком мало войска, да и притом еще пехота, чтобы он мог идти за Кубань, и гордо и решительно отказались выполнить его требования. Утром 26 июня они выехали из лагеря.