из кабины и грозит кулаком, для вертолетчика «бетономешалка» такое же оскорбление, как для моряка «дырявое корыто».

– От винта!

Толпа распадается, вертолетная площадка пустеет. К нам, бормоча на ходу проклятья, с грозным видом направляется Мурат.

– Предоставь его мне, – вполголоса говорит Надя и чарующе улыбается Мурату. – Мы с Максимом поражены, как организованно и с каким тактом вы произвели посадку! Любого другого на вашем месте толпа могла бы растерзать. Искренне поздравляю вас, Мурат Хаджиевич.

Я еще не видел ни одного человека, совершенно равнодушного к лести. Тем более когда мужчину осыпает похвалами молодая и привлекательная женщина.

– Преувеличиваете, – скромничает Мурат. Он еще сердит, но основной заряд злости через громоотвод уходит в землю. – Главное, Надежда Сергеевна, с толпой не надо рассуждать, она воспринимает только приказы!

– Для того чтобы приказать, нужны силы и воля, – простодушно, от всего сердца говорит Гвоздь. – Не каждому это дано.

Весь облик Гвоздя, от преданной физиономии до ботинок, свидетельствует о том, что он исключительно уважает Мурата.

– Если бы каждому, некем было бы командовать, – соглашается покладистый Мурат. – Однако не об этом речь. Какого черта академик…

– Мурат, при даме… – упрекаю я.

– Извините, Надежда Сергеевна. Так какого дьявола…

Надя смеется. Мурат, не выдержав, присоединяется к ней, и мы вполне дружелюбно беседуем. Мурат благодарит Надю за маленького Хаджи, проклинает Абдула, который своим усердием не по разуму помешал эвакуации уважаемых людей, и жалуется на Уварова, который поставил руководство в невыносимые условия. Я в свою очередь упрекаю, что сделано еще далеко не все: жильцы дома № 3 не переселены, не закрыты лазейки, через которые туристы просачиваются из «Актау», и прочее. Что же касается академика, то он успел дочитать «Сорвиголову» лишь до середины, и если бы Захаров часа два его подождал…

– Намылят мне холку за твоего академика, – бурчит Мурат. – Известный человек, лауреат, а ведет себя как трехрублевый фан.

– Это который за трешку в день угол снимает, – комментирует Наде Гвоздь. – Очень легкомысленная публика, мы с товарищем Петуховым стараемся держаться от нее подальше.

– Распустил ты свой персонал, – неодобрительно говорит мне Мурат. – Теперь так: скажи академику… нет, Надежда Сергеевна, полагаюсь на вас, Максим человек несерьезный… скажите академику, что Захаров прилетит за ним часа через два, пусть будет готов без всяких отговорок, мне и без него неприятностей вагон и маленькая тележка… А тебе чего надо?

– Олег и Хуссейн… послали передать… – Вася бежал и еще не отдышался. – Свежая лыжня у четвертой лавины!

Мы едем на вездеходе и слушаем Васину скороговорку. Он возбужден и очень доволен, еще никогда он не жил такой насыщенной жизнью. Никакого особенного ЧП, по его мнению, пока что нет, просто несколько лихачей похитили лыжи из контрольно-спасательной службы – спасатели-то были в оцеплении – и ушли в побег. Но далеко не убегут, это Вася гарантирует. А в остальном все хорошо. Инструкторы и дружинники бегают за туристами, как собаки за зайцами, и загоняют в гостиницу. Не обошлось и без двух-трех инцидентов – Вася не без гордости щупает здоровый фонарь на лбу, этакое лиловое подтверждение того несомненного факта, что моя уборщица на полставки честно отрабатывает свой хлеб.

– Будут жалобы, – цедит Мурат, – Абдул оформит тебе десять суток, это я тоже гарантирую.

– Мы в порядке самозащиты, – оправдывается Вася. – Не здесь, Максим Васильевич, дальше, за кустарником!

Я останавливаю вездеход, дальше ехать нельзя. Да и не только ехать, идти тоже нельзя, справа от нас – зона смерти, конус выноса четвертой лавины. Она высится в полукилометре, необъятно огромная, ослепительно-белая четвертая, будь она проклята. Мы становимся на лыжи и по глубоко проложенной лыжне направляемся к кустарнику. Оттуда не доносится ни звука, уж кто-кто, а Олег и Хуссейн не станут тревожить лавину громкими разговорами. Скрипят лыжи, мы идем молча, и меня вновь, в который раз за эти дни, охватывает нехорошее предчувствие. Не люблю я таких приключений – по своей воле идти в пасть к дракону. Ну, Вася – ему море по колено, еще не битый, сияет, как солдатская пуговица, а вот за Надю я ругаю себя последними словами, ее-то зачем потащил?

– Тишина-то какая, – делится своим наблюдением Вася, – будто…

– Цыц! – обрывает его Гвоздь.

Могильная тишина в зоне смерти – это действует даже на мою психику. Жутковато от мысли, что, если четвертая надумает сорваться, нас укутает покрывалом толщиной в несколько десятков метров. Ну а «Дальше – тишина».

Я не выдерживаю.

– Надя, я, кажется, забыл выключить двигатель, возвращайся к вездеходу и жди нас там.

Она делает вид, что не слышит.

– Надя, прошу тебя…

– Возвращайся сам, – не оборачиваясь, бросает она.

Мы проходим кустарник, отсюда до Актау метров двести.

– Я говорил, что их догонят! – торжествует Вася. – Знай наших!

Нижняя часть склона оголена.

Теперь я уже точно знаю, что дело плохо. Если бы оно обстояло иначе, Олег, Хуссейн и Рома ни одной лишней секунды не оставались бы под этим гнусным склоном. «На том свете темно, – говорит в таких случаях Олег, – до чего ни дотронешься, холодно. Деру отсюда, братишки!»

Теперь мы спешим, хотя спешить некуда и поздно.

– Мы за ними… они лэсенкой на склон… мы им: «Спускайтесь, там гибэль!» – сбивчиво рассказывает Хуссейн. – Они смэялись… вот этот смэялся, обзывал!

Я смотрю на унылого, с поникшей головой типа – Анатолий…

Лавинку они обрушили пустяковую, кубов на триста, всех завалило, но трое остались живы-невредимы.

Сбросив лыжи, Надя склоняется над неподвижным телом.

– Искусственное дыхание! – волнуется Мурат. – Массаж!

– Все сделали, – сдавленно говорит Олег, – опоздали… Эти трое на поверхности были, а ее откапывали, неудачно она…

На меня в немом изумлении смотрят голубые глаза Катюши.

– Перелом шейных позвонков. – Надя встает. – Мгновенно…

– Хуссейн, этих переписать, – командует Мурат. – Составишь протокол. Потом доложишь, почему в КСС никого не было.

– Дежурный там был, – вступается за Хуссейна Рома. – Они его заперли и взяли лыжи.

Бедная дурочка, с горечью думаю я, чувствуя, что к горлу подкатывается комок. Ты хотела только любить и смеяться, а дождалась протокола. Без тебя мир уже не будет таким красивым, бедная дурочка…

Я подхожу к Анатолию и с силой врезаю ему по скуле. Он поднимается, вытирает с лица кровь и честно говорит:

– Бей еще.

Он внушает мне отвращение.

– Бог подаст.

По дороге мы вылавливаем и загоняем в гостиницу с десяток туристов и, подавленные, возвращаемся домой. Мама и Алексей Игоревич, судя по их виду, кое-что знают, но с расспросами не пристают; мама привыкла к тому, что после такого рода событий я бываю неразговорчивым. Она возится на кухне, ребята