Поэтому Робертсон рекомендовал Министерству по делам колоний забыть про аргументы о необходимости подождать и посмотреть, смогут ли районы сами собой управлять. Он решил четко установить дату предоставления национальной независимости. Робертсон заявлял, что это нужно сделать добровольно, а не доводить до того, что Нигерию вырвут у Великобритании после антиимпериалистической агитационной кампании, которую с радостью возглавят Зик и Аволово.

Леннокс-Бойд с неохотой согласился, желая сохранить интересы Британии, как военные, так и коммерческие, в новой дружественной стране Содружества. Кабинет решил, что Нигерия должна поднять собственный флаг 1 октября 1960 г.

Леннокс-Бойда беспокоили опасности раскола и взяточничества, и он сомневался, будет ли самоуправление в Нигерии хорошим управлением[3033]. Гиббон мог бы ответить, что независимость — это первое из земных благословений, а коррупция — «самый верный симптом конституционной свободы»[3034].

* * *

Соседние фишки домино упали с еще большей скоростью. В 1959 г. Айан Маклауд, который превратился из плейбоя в политика, сменил Леннокс-Бойда на посту министра по делам колоний. Он был настроен быстро действовать в Африке. Новый министр признавал, что это опасно, оценивая шансы взглядом азартного игрока. Но еще опаснее было бы сдерживать поток национализма.

Это особенно верно в случае колоний поселенцев, где Маклауд стал «белой надеждой черных и «черным животным» для белых»[3035].

Поэтому министр начал «преднамеренное ускорение движения к независимости»[3036]. В Западной Африке Сьерра-Леоне получила свободу в 1961 г., а маленькая Гамбия, которая едва ли могла себя обеспечивать, последовала за ней в 1965 г. Так Великобритания полностью лишилась своего положения в регионе в течение восьми лет. Но процесс оказался менее прямым, чем предполагает образ домино.

Падение ускорилось не только благодаря националистическому давлению, но и из-за международных импульсов и внутренних проблем. От Зика и ему подобных можно было ожидать высказываний о том, что империализм — это «преступление против человечества»[3037]. Однако после Суэцкого кризиса подобное ощущение стало глобальным заклинанием. Оно звучало в США. Его повторяли в Канаде, где обнаружение имперской вины Британии, как говорили, напоминало «выяснение того, что любимый дядя арестован за изнасилование»[3038]. Эти слова эхом прокатились по Азии, отдались и в Африке, когда де Голль вывел Францию из кровавой гражданской войны в Алжире, а Бельгия, опасаясь подобной катастрофы в Конго, тоже вырвалась и сбежала.

Слово «империя» стало ругательным во многих языках, а «колониализм», как сказала Марджори Перхам, был универсальным термином для «насилия»[3039].

Объединенная враждебность отразилась в ООН, которая в декабре 1960 г. приняла резолюцию (№ 1514) с требованием «быстрого и безоговорочного окончания колониализма». Вскоре после этого глава Советского Союза, Никита Хрущев, объявил: если империалистические державы проигнорируют эту резолюцию, то подчиненным ими народам придется смести все препятствия к независимости. Более чем просто намекая на угрозу, он пообещал: «Они не будут одиноки в этой борьбе»[3040].

То была кульминация перемен мирового мнения, что серьезно повлияло на самоуверенность Британии.

Одним из ответов на перемены в конце 1950-х гг. стала кампания по лингвистическому очищению. Конечно, пропаганда является неотъемлемой частью политики. Император Август не был единственным, кто признавал, что «человечеством управляют имена»[3041].

На протяжении многих лет британские империалисты провели много опытов с эвфемизмами. Используя термин «Содружество» вместо «империя» в разговоре с сенатором Артуром Ванденбергом во время войны, Черчилль хитро заметил: «Мы сохраняем торговые лейблы, чтобы они удовлетворяли все вкусы»[3042].

В колонии Золотой Берег Арден-Кларк обнаружил, насколько эффективным может быть способ изменения имен. Когда он превратил «главного комиссара» в «регионального чиновника», а «районного комиссара» в «правительственного агента», показалось, что все они «гораздо приятнее пахнут для носа общественности»[3043].

Теперь другие названия тоже очищались, придумывались новые. Британская колониальная служба стала Зарубежной гражданской службой Ее Величества. В 1958 г. День империи, который министр образования считал отмершим и невозможным для восстановления[3044], был переименовал в День Содружества. (А «Объединенная империя» стала «Журналом Королевского общества Содружества»). Говорили о включении Министерства по делам колоний, название которого считали серьезной помехой[3045], в Министерство по делам Содружества. Два департамента действительно слились в 1966 г., а потом, два года спустя, их включили в Министерство иностранных дел и по делам Содружества.

Традиционалисты сопротивлялись вербальной политике умиротворения. Австралийский премьер-министр, сэр Роберт Мензис осудил идею, «будто бы нам следует извиняться за слово "империя"»[3046].

Империя обозначала викторианскую славу, елизаветинскую доблесть и миссию, которая являлась «римской в своем благородстве»[3047]. Британская империя, как сказал один лоялист, была «мостом, через который промаршировала цивилизация». По словам еще одного, это была «самая лучшая организация, которую когда-либо видел и когда-либо увидит мир»[3048]. В сравнении с ней термин «Содружество» имеет привкус республиканства и отступления. Это напоминание о знаменитой ремарке сэра Томаса Мора, которую цитирует Дж.А. Хобсон: «Я везде вижу определенный заговор богатых людей, которые ищут преимуществ для себя под названием и предлогом содружества»[3049].