У британцев были другие причины для умаления достоинства собственного Содружества. Оно все сильнее расшатывалось, в нем появлялось все больше аномалий. Его единственный объединяющий элемент, корона, подвергался унижениям и презрению со стороны республик. Некоторые государства с полностью выборными органами управления называли ее символом колониальных репрессий[3050].

Как правило, Содружество определялось негативными терминами. Там не было ни расового, ни культурного единства. К 1962 г. не имелось и общего гражданства. Оно не отличалось ни религиозной, ни лингвистической четкостью. Это не военная коалиция, не дипломатический альянс, не таможенный союз. Оно ожидало от США защиты и даже лидерства. В 1960 г., во время острого кризиса с платежным балансом, который Гарольд Макмиллан надеялся решить, присоединившись к ЕС, люди «открыто насмехались и презрительно выражались о неадекватности Содружества, как ассоциации, которая не может дать Британии экономические и политические преимущества»[3051].

Торговля со странами Содружества быстро сокращалась. Британский экспорт в них упал с почти половины всего экспорта в 1950 г. до чуть менее четверти в 1970 г. Пропорционально уменьшился и импорт. А когда всемогущий доллар стал мировой резервной валютой, зона фунта стерлингов, которая по большей части состояла из стран Содружества, привязанных к фунту, сократилась. В 1972 г. она рухнула. Более того, многие люди в Британии не любили расовую смесь Содружества, среди них — и сам премьер-министр. В характерном покровительственном тоне Макмиллан говорил: афро-азиатское включение означает, что вступление в члены Содружества больше не является подобным допуску в аристократические клубы «Брукс» или «Будлз», а напоминает доступ в Королевский автомобильный клуб. Несмотря на все эти укусы, британские правительства настойчиво продвигали то, что Макмиллан назвал «Клубом Содружества»[3052]. Всем бывшим колониям следовало стать его участниками, сделав «клуб» многорасовым братством, из которого преимущества должны литься, словно молоко и мед.

Однако в Вестминстере и Уайт-холле своекорыстие и эгоизм значили гораздо больше, чем альтруизм в том, что касалось Содружества. Основным мотивом за официальными попытками «продать»[3053] это туманное образование была поддержка британского престижа путем сокрытия упадка британской власти и мощи. Как и папство — призрак Римской империи Гоббса, сидящий с короной на могиле, — Содружество являлось фантомом былой славы. Это была тень имперского бессмертия, знак жизненно важного влияния, которое Британия может иметь на земле, несмотря на уничтожение ее мировой власти.

Как и Уинстон Черчилль в своей первой публичной речи, Гарольд Макмиллан публично осудил «ворчунов, пессимистов, стонущих, теряющих сознание и циников» за обнаружение упадка и разрушение Британской империи. Он настаивал, что на самом деле они видят «возрождение — империю, преобразующуюся в свободную семью Содружества»[3054]. Как надеялся Лео Эмери, Содружество может даже стать ядром, вокруг которого в конечном счете объединится мировой порядок[3055].

Другие «тори» были более реалистичны. Энох Пауэлл выступал против Содружества — «липкого пластыря на рану, оставленную ампутацией империи»[3056]. Сам Макмиллан в частных беседах признавал: «Когда начнется дезинтеграция Содружества, я почувствую, что ему на самом деле пришел конец». Он очень не хотел «играть роль лорда Норта». Макмиллан считал, что для этого больше подходит Гайтскелл — «и темпераментом, и внешностью»[3057].

Театральное мастерство Макмиллана было посвящено сохранению иллюзии величия Британии. Временами он, судя по всему, видел себя Цезарем позднего времени, скрывающим искусность под плащом «спокойного достоинства»[3058], держащим варваров в страхе и не подпускающим их к себе достаточно долго, чтобы добиться окончательной победы. «Это эпоха Диоклетиана, — говорил он. — Это конец империи»[3059].

Гарольд Макмиллан прошел трудный, но извилистый путь к Даунинг-стрит, 10. Он был робким, занимался самоанализом и издательской деятельностью. На него давила властная мать-американка и унижала любвеобильная английская жена леди Дороти, дочь герцога Девонширского. У нее обнаружилась долгая и едва ли скрываемая любовная связь с одним из коллег мужа, консерватором и депутатом Парламента, беспутным и бисексуальным Робертом Батби. Макмиллана один раз видели бьющимся головой в окно железнодорожного вагона от чистого отчаяния.

В 1930-е гг. он принадлежал к левому крылу, посему и не мог получить высокое положение. Даже его старая нянька объявляла: «Мистер Гарольд — опасный умеренный либерал»[3060].

Он был суетлив, руки у него всегда оставались влажными, и он казался другим людям занудой, педантом и хлыщом. Однако Макмиллан смело выступил против политики умиротворения и в 1938 г. сжег чучело Невилла Чемберлена в Ночь Гая Фокса.

Черчилль стал продвигать Макмиллана во время войны, когда тот отбросил радикальные симпатии и начал говорить о «славе будущей империи»[3061]. Именно агрессивность Макмиллана в этом деле в начале Суэцкого кризиса обеспечила ему поддержку коллег. Ему т удалось скрыть свою панику, не говоря уже про ум, поскольку проявления ума были печально известным недостатком в партии «тори». В январе 1957 г. в возрасте шестидесяти двух лет Макмиллан сменил Идена. Он был последним британским премьер-министром, который носил усы, реликвию доблестной службы во время Первой Мировой войны и залог имперской ортодоксальности. (У Дороти Макмиллан тоже были маленькие усики. Увидев их на фотографии, один родственник заметил: «Наконец-то я узнал, что в ней нашел Боб Батби»).

На самом деле, как и многое другое в Макмиллане, усы были формой маскировки. Премьер-министр скрывал свою раненую психику за фасадом эдвардианской беззаботности. Очень скрытный, любящий уединение человек носил яркие и вычурные шляпы в манере Черчилля. Интеллектуальный буржуа притворялся античным вельможей, расхваливая преимущества жареного гуся, когда на самом деле предпочитал холодную курицу. Он всегда развлекал слушателей, консультировался с комиком Бадом Фланаганом о том, как говорить, нанимал спичрайтера по имени Христос. Но ему часто становилось физически плохо перед выступлением в Палате общин. Кроме всего прочего, консерваторы не имели сомнений насчет отступления из империи.