– Ну так день кончится только в полночь, у вас еще есть шанс его увидеть.

– Хорошо, я подожду его. Пришли мне обед, и пусть принесут бумагу и письменные принадлежности.

– Так. Раз вы не хотите, чтобы вас узнали, то я приставлю к вам девочку, которая только что здесь была. Не стоит, чтобы другие вас видели, – старая Марта, например, может вас запросто узнать. Малышка, наоборот, не знает, кто вы, и потом, она славная девочка, сама невинность. Когда она вам понадобится, позвоните два раза, ее зовут Лили. Я приготовлю вам обед, потерпите немного.

– Делай как знаешь, но поторопись, я умираю от голода. И пришли мне все для письма.

– В этом секретере есть то, что вам нужно.

Перин вышла, Луицци написал длинное письмо Эжени Пейроль, в котором сообщил ей, что ее мать жива, кто она и где живет. Так прошло два часа.

Наконец появилась Лили и принесла обед. Она делала все достаточно ловко, но с отвратительным настроением. Луицци следил за ней, и когда она наконец накрыла на стол, он принялся за еду, а Лили непринужденно уселась рядом с камином. Вид у нее был хмурый и скучающий.

– Вам не нравится прислуживать мне?

– Еще бы! – зло отвечала девочка с сильным гасконским акцентом. – Еще бы мне нравилось! Я здесь не для того, чтобы быть в прислугах. Если бы я захотела работать в чьем-нибудь доме, я бы выбрала что-нибудь побогаче.

– А! Так вы были служанкой до того, как пришли сюда?

– Да, и в знаменитом доме, вот так-то.

– У кого же?

– Как у кого? У маркиза дю Валя.

– У маркиза? И что вы делали у него? Ведь, насколько мне известно, он вдовец.

– Вот именно поэтому.

– А-а! – только и сказал Луицци. – А почему же вы ушли от него?

– Он же донимал меня, донимал до смерти. Вы знаете, что он депутат? Так вот под тем предлогом, что мне надо учиться, он заставлял меня твердить наизусть его речи, а когда я плохо пересказывала их, грозился отправить меня в тюрьму, потому что он еще и судебный следователь.

Луицци не выдержал и расхохотался, а малышка добавила:

– И потом, у него манеры были ужас какие чудные, он носил фальшивые икры и вставные зубы и заставлял меня их прилаживать.

– Но где же он вас нашел?

– Как где? Там, где я была.

– А где вы были?

– Ха! У одного хозяина, там мне приходилось работать по десять часов каждый божий день и при этом никуда не выходить, а я, видите ли, не люблю напрягаться, натура у меня таковская. Я люблю смеяться, развлекаться и бить баклуши, таковский у меня характер, а этот был не лучше второго, он говорил жене, что ему надо работать, а сам приходил по ночам в мою комнату и читал мне убойные морали.

– Только морали?

– Черт, остальное меня не так развлекало, хотя он и был первый. Не знаю, может, он вам тоже знакомый, но он ужас какой страшный, этот господин…

В тот момент, когда она собралась произнести имя, раздался стук в дверь.

– Пойди посмотри, кто там, – велел ей барон.

Лили открыла дверь и воскликнула весело и изумленно:

– Ха! Легок на помине, это он, господин Барне, это о нем я только что говорила.

Барне вошел с совершенно сконфуженным видом и сказал Лили:

– Как? Ты здесь, в этом доме! Маленькая бесстыдница!

– Вы тоже сюда притопали.

– Я тебя предупреждал, распутница, что ты этим кончишь.

– Черт вас возьми, господин Барне, клянусь вам, – бесстрашно отвечала Лили, – я предпочла бы с этого начать.

– В твои-то годы – и такая испорченность! Простите, господин барон, – Барне поклонился Арману, – но какова нравственность нашей молодежи! Ребенок, ребенок, которому нет еще и семнадцати, и так погряз в пороке!

– По-моему, мой дорогой Барне, именно вы указали ей дорогу. Приберегите же свои наставления и упреки, давайте поговорим серьезно. Лили, оставьте нас.

Девушка вышла, смеясь, но напоследок показала Барне рожки. Тот в ярости вскричал:

– О! Вот это уж неправда!

– Ах! – остановилась Лили. – С мелкими клерками нетрудно сговориться, и хоть ваша жена – уродина, она им таких супчиков поднесет, таких гусиных ножек подаст, таких добреньких бутылочек выставит, что они в ее комнату так и взлетают.

– Ты замолчишь, маленькая негодница!

– Ха! Не знаю, а может, я с клерками тоже за одним столом едала…

Барне побагровел от ярости, барона, возможно, все это и позабавило бы, если бы у него не было слишком серьезных дел к Барне. Он сделал Лили знак, и та вышла, огласив лестницу своим звучным гасконским голоском:

– Я к фонтанчику пошла, я миленочка нашла…

Она пела весело, легко и беззаботно, как сама невинность. Луицци почувствовал жестокое отвращение. Не так тяжело встретиться с уродливым пороком, как с пороком юным, розовым, свежим и беспечным. Последний неизлечим, ибо не знает угрызений совести, не осознает зло, которое творит. Нотариус воздел руки к небу и воскликнул:

– Какая юная! Яблочко наливное!

Когда голос Лили затих, он обернулся наконец к барону:

– По правде говоря, господин барон, вы сыграли со мной злую шутку. Как? Заставить меня прийти в подобное заведение! Я потеряю свою репутацию!

– У меня не было выбора.

– Вы могли остановиться у меня.

– Чтобы госпожа Барне, самая болтливая женщина в Тулузе, говорила на каждом перекрестке, что барон де Луицци объявился в Тулузе?

– Да, что правда – то правда, – согласился Барне. – Я забыл, что вы не хотите, чтобы о вашем приезде узнали, эта девушка вывела меня из себя. Но, послушайте, если я правильно понял из вашего письма, вам немедленно нужны большие деньги?

– Да, большие. Я уезжаю из Франции на несколько лет.

– Вы? – удивился нотариус. – А я думал, что вы приехали на выборы.

– Я отказываюсь от участия в выборах. Я уезжаю, уезжаю в Италию.

– А! Что, дела ваши плохи?

– Нет, ничего, кроме прихоти, хочу увидеть Рим, а пока давайте посмотрим, что у нас со счетами.

– Одну минуточку, господин барон, не забудьте, пожалуйста, подписать мне бумаги, чтобы я мог закончить ваше дело против этого негодяя Риго.

– Я подпишу все, что вам нужно, но сначала давайте посмотрим, чем мы располагаем.

Они устроились за столом перед кипой папок и целый час занимались подсчетами.

Луицци не был деловым человеком, но он не был и простофилей, он хорошо разбирался в бумагах, которые представил ему Барне: он изучал их тем более внимательно, что встреча Барне и Лили пошатнула его доверие к нотариусу. Но ему пришлось признать скрупулезную честность Барне. Он понял, что человеку, которого страсть заставила толкнуть на путь порока девочку, в противном случае, возможно, не ставшую бы тем, кем она стала, этому человеку совесть не позволяла украсть ни су у своего клиента. Но Луицци не располагал ни временем, ни желанием, чтобы долго размышлять над чужими странностями, и, как только баланс был подведен, сказал Барне: