Казалось, легче усмирить Ольгерда, чем своего соседа, Костянтина Василича Суздальского. Опять возгорелась пря – теперь из-за великокняжеских вымолов в Нижнем, с которых князь Костянтин требовал платить ему мытное и лодейный сбор. Возгорелась пря о причте церковном – праве митрополита и великого князя рукополагать и назначать церковных иерархов Суздалю.

По весне по полой воде княжеские насады опять устремились в Сарай.

Маша была на сносях, на сносях была и Шура Вельяминова, жена Ивана. Московскому дому надобны были наследники, сыновья. Он уже понимал, что всему московскому дому, а не ему одному, – и все-таки…

Из Нова Города опять пришли тревожные вести. После победоносного похода под Выбор и заключения мира со Свеей новгородцы вновь совершили переворот, сместив славлян – сторонников Москвы. Не встанет ли новая пря с Новым Городом? Отец завещал: «Держи, и, даже когда станет до ужаса трудно, все равно держи!» Вот он и держит. И кажется, добился немалого.

Неужели жизнь – это только долг и труд? Должно, так! Попросту в молодости, когда изобильно кипение сил, кажет, что в жизни есть и утехи, и радости бытия. А есть только долг и труд, подвиг, непрестанное усилие, освободить себя от которого – значит попросту умереть. И ничего нет иного. Все прочее – мара, обман, змеиная пляска восточной рабыни, непонятные слуху стихи, все то, чем прикрывает Джанибек царственное одиночество свое.

Вот он вновь оставил любимую жену, хоть без нее и не может жить, и плывет в Орду судиться с суздальским князем, который расстраивает Нижний, который тоже хозяин, быть может, получше него, Симеона… И все одно не можно ему уступать, иначе не стоять земле! Надо, как прежде, держать Ростов, готовый откачнуть к Суздалю, посылать бояр, хитрить, в срок отвозить дани…

Джанибек встретил Симеона ласково. Вопросил:

– Я отослал к тебе Ольгердова брата, почему ты не убил его? – еще спросил: – А ежели бы тебе попал в руки сам Ольгерд?

– Верно, отпустил бы и его! – устало отмолвил Семен.

– А он тебя? – лукаво возразил Джанибек.

– Не ведаю. Спроси самого Ольгерда! – отозвался Семен. – Быть может, он бы меня и не отпустил!

Джанибек вновь и опять поддержал Симеона. Костянтин Суздальский был вызван в Сарай и отныне должен был считать себя младшим братом великого князя московского. Подписали грамоты. Вскоре состоялся в Переяславле съезд о причте церковном, на коем вновь одолела Москва.

Похоже, незаметно для себя самого Симеон подчинил-таки наконец с помощью хана братьев-князей единой воле Москвы или, во всяком случае, становился уже близок к этому.

Из Орды возвращались посуху. Степь уже выгорела, выцвела. Желтыми островами стояли ломкие пересохшие травы. Низовой горячий ветер тянул и тянул, неся мелкую пыль. Чтобы полюбить эту землю, эти травы, надобно было родиться здесь, и всю жизнь гонять стада коней и отары овец, и всю жизнь прожить в юрте, а не в бревенчатой избе, и не видеть леса, озер, извилистых чистых рек, не слышать серебряного далекого звона праздничных колоколов над Боровицким холмом… Все-таки у него было все это, и жизнь, несмотря на горечь свою, была хороша!

На Москве ломали и строили, возводили каменный притвор Спасовой церкви. Княгини выехали на Воробьевы горы, где были дивный воздух и тишина.

Александра Вельяминова разрешилась от бремени первой. Двенадцатого октября родился у Ивана сын, нареченный Дмитрием. Вельяминовы, всею семьею, ходили именинниками, хоть и мало кто мог догадать в ту пору, какая судьба ожидает новорожденного княжича, да и вовсе не думал никто!

Великая княгиня Мария разрешилась от бремени в начале зимы, с первым снегом. Сына назвали Иваном, в память деда, Ивана Калиты. Младень благополучно сосал грудь кормилицы, избранной целым боярским синклитом, и упорно, невзирая на все страхи родителей, оставался живым.

Мария всерьез повторяла, что это совершилось по молитвам святого Сергия.

Земля расстраивалась, богатела, полнела людьми. Костянтин Василич, потишев после ордынской сшибки, начал выводить людей на пустые земли по Суре Поганой, деятельно заселял край. Людей хватало. Муромский князь Юрий Ярославич обновил едва не с прошлого века запустевший Муром, поставил княжеский двор в городе, на горах, обновил церкви, украсив иконами и книгами. Муромские вельможи, купцы, смерды, взираючи на князя своего, начали рубить хоромы в возрожденном городе.

Полнилась земля! Все новые росчисти, новые починки и деревни возникали кругом Москвы. Умножались мытные сборы, тучнела торговля. Еще год, вырванный у беды и войны, сосчитывал для себя Симеон, озирая со стрельницы возросший город.

А беда уже шла, уже черная ее тень, обогнув западные страны, коснулась русской страны. Летом открылся мор во Пскове.

Ветер-вестник шумит над землей. Он пришел издалека, он видел Солнечный Град, Сринагар, в далекой Индии, откуда прикатила беда, он видел трупы купцов на дорогах, он пришел повестить, что наплывает беда.

Ветер гудит в высоких кровлях, тяжко рокочут, хлопая друг по другу, тесовые драни на крыше княжьего терема. Ветер гудит, завывает в дымниках, ветер вжимает, стараясь выдавить, слюдяные оконницы.

Мария кормит сына, поглядывая с тревогой наверх. Там что-то грохочет, тонкие струи холода ползут по покою, колеблют желтые огоньки свечей в стоянце. Князь подымает от налоя заботное чело, слушает ветер. Ордынская грамота у него в руках трепещет, чуя застенное дыхание далекого холода. Гудит, высокими голосами переговаривает где-то вверху, колотит и рвет и вот уже с тяжким грохотом рушит куда-то вниз, уносит дощатые кровли. В сумерках на красном, цвета крови, разливе вечерней зари летят по воздуху, ныряя, развихренной птичьею стаей узорные драни с крыш теремов, куски соломенных кровель, какие-то сорванные портна, ветви, хворост и сор. Застигнутые ветром горожане гнутся едва не до земли, двумя руками удерживая платы и шапки, бредут с натугою против ветра, отворачивая лица от упругих струй, а ветер тщится раздеть, сорвать и ферязь, и платье, холодными лапами шарит по телу, взметывает кур, с всполошным криком летящих по воздуху, разом выплескивает воду из бадей, несомых на коромыслах из реки, и вода, точно живая, долгими струями летит, рассыпаясь в мокрую пыль. Ветер выметает улицы, ломает деревья, выглаживает траву…

– Крыши порвет! Опять тес и дрань подорожают в торгу! – говорит князь, прислушиваясь к голосу ветра. Княгиня продолжает кормить, прикрывая дитя распахнутыми полами летника, думает: не стало бы иншей беды!

Она слегка раздобрела от третьих родов, уже не прежняя тонкая девушка. Широковатое лицо отвердело, взгляд стал тихим, светящим спокойною радостью материнства. И князь уже не тот, складки на его челе уже не разглаживает улыбкой, жестче стали волосы бороды, костистей лик. Первые, робкие еще