от украинского нацизма. А как только появилась матушка Ирина, так повалили к храму: вот ей верят. Раз она здесь, то беды не будет, любое лихо отведёт.

Машину разгрузили в один присест, потом полчаса записывал нужды селян. В основном лекарства просили привезти — постарело село, молодёжь уехала, вот и доживают со своими болячками.

Попросил матушку Ирину передать посылку с лекарствами для родственницы знакомого нашей «Константы»[43]: живёт на краю села около леса, а лишний раз «светиться» у её дома не стал. Как чувствовал: недели через две в село вошли каратели из «Кракена».

Матушка открыла храм, пригласила зайти. Почти два века назад построен он нашими земляками — вот и связь с землёй белгородской. А потом, как ни торопили товарищи военные, слушал её рассказ о жизни. Без стенаний и жалоб. Не спрашивал её об отношении людей к происходящему — сама поведала. Не ропщет народ, смирён и понимающ: кара это за грехи, за молчание, за трусость. За то, что пошатнулась вера в справедливость, что жить стали не по совести. Понимают, что не Россия начала войну с Украиной — это Украина вместе с Америкой и Европой решили уничтожить Россию. Испокон веку точили зубы, не по нраву вера наша, так что мы защищаемся.

А Киев что? Он еще до нашествия монгол от Руси отшатнулся, всю жизнь продавался то Литве, то полякам, то крымчакам, то к шведам рванул, да царь Пётр образумил. Война с сатанистами идёт, но мы всё равно победим, потому что правда за нами.

Мы уезжали, а у храма стояла маленькая женщина в платочке с гордо поднятой головой и крестила вдогонку.

Уже прощаясь на переходе, спецназовец сказал:

— Когда увидел её, одинокую, но гордую, стоящую у храма и осенявшую нас крестом, вдруг подумалось, что это сама Россия, одинокая, но гордая, провожает нас. Не сломить нас, никогда и никому.

Не знаю, успела ли матушка Ирина покинуть село перед тем, как вошли каратели «Кракена», или разделила судьбу десятков замученных односельчан. Казалось бы, не себя корить, а вот живёт в душе какая-то вина за её судьбу, за судьбу прихожан храма.

2

Никогда не предполагал, что в нашем городе столько ненавидящей Россию интеллигенции (условно интеллигенции, поскольку интеллигентность предполагает не столько диплом об образовании, сколько высокую внутреннюю культуру). Однажды услышал, как доктор то ли филологических, то ли педагогических наук местного разлива с умилением и придыханием говорила о красивости и мелодичности украинского языка. При этом в каком-то экстазе заявила, что украинского языка не знает, не понимает его, но все равно любит больше русского! Невежество. Как можно рассуждать о предмете, не зная его! Теперь она захлебывается слюной от любви к Украине и ненависти к России. Какую Украину любит наша либеральная прослойка (уместнее сказать прокладка)? Не потому ли она пестует ненависть к России, что любимая ею Украина:

1) лишает свободы на срок до 5 лет за ПОЗДРАВЛЕНИЯ с Днём Победы;

2) под страхом уголовного наказания лишает русских национальной идентичности — исторической памяти, языка, культуры;

3) заявляет, что русские — унтерменши (недочеловеки), носители татарского, мордовского, марийского, чувашского, финно-угорского и других неславянских относов; носители суржика — условно украинцы низшей расы, которых необходимо срочно вернуть к исконным украинским культуре и языку, то есть сделать их галичанами;

4) убивает, калечит, насилует, грабит русских лишь потому, что они русские; чем эти потомки бандеровцев отличаются от нацистов, убивавших евреев, цыган, славян?

5) утверждает бандеровскую идеологию — идеологию нацизма и сверхчеловека, безжалостную, в высшей степени жестокую и кровожадную;

6) пропагандирует ненависть к православию, которое подлежит искоренению в угоду папству.

Эту образованку на Украине ждёт половая тряпка и унитаз, который ей придётся мыть после пана щирого украинца. С дипломом или без, она для него всё равно унтерменш, как и для всей просвещённой Европы.

Ну да ладно, эта «прогрессивная общественность» всегда эпатировала любую власть, потому что сама неспособна ни на что созидающее. Так, раньше кухонные болтуны, теперь блогеры, специалисты, эксперты. А вот наши чудо-чиновники — это особая песня с припевом!

Сразу же после начала СВО в некоторых кабинетах исчезли портреты Президента. Они затихли, залегли на дно, словно приняли закон омерты. Впрочем, так оно и есть: наша бюрократия — особая каста, спаянная чинопоклонением, отсутствием собственного мнения, как атомной бомбы боящаяся ответственности. Народ ринулся помогать армии, а они словно воды в рот набрали. Потом принялись набрасывать узду на инициативу народную, загонять её в определенные ими границы. Но река уже вышла из берегов, заплескалась, разлилась — стихия! Ничего, испуг пройдет, определятся, возглавят, народ опять к ногтю прижмут.

3

Война у нашего порога. Всего в получасе езды от дома уже «передок». Засекал: на привычной скорости двадцать шесть минут до «точки», где оставляем машину, а дальше ножками. Что называется, «на мягких лапках», потому что так больше шансов вернуться. Пообещал передать лекарства, вот и пытались двое суток пробраться в одно из сёл, да не удалось — очень уж досаждали сильные «осадки», а в тянущемся до самого Харькова лесу шайтаны завелись. Село в «серой зоне» с особыми условиями выживания. Молодёжь успела уехать в самом начале СВО — кто в Россию, кто в глубь Украины, а вот старики остались: кого дети оставили присматривать за хозяйством, кто сам не пожелал расставаться с родным жильём — разграбят ведь без пригляда; кому просто некуда было ехать и их никто нигде не ждал.

Газ в село провели ещё при Советах, печи сломали за ненадобностью, а теперь ни газа, ни печей, ни тепла, ни света, ни воды. Скудно с едой, а с лекарствами и вовсе беда. А ведь чуть ли не у каждого старика букет болячек и лечат хворь свою они по старинке — травяными настоями да отварами. Вот так и выживают. Потому и лекарства, что собрала «Константа», надо было кровь из носа, но доставить. Не пробрались, не смогли, вызвавшиеся было проводить ребята из шестой армии наотрез отказались — без разведки не пойдём, а разведывать, как я понял, никто и не собирался, и остался осадочек: обещал, да слово не сдержал.

Завернули в «двухсотую»[44] к знакомым «разведосам», оставили у них пакеты — может, им повезёт больше? Ребята отважные, выносливые, поражающие стойкостью, молоденькие совсем, а глаза людей, уже поживших и повидавших. Три месяца они не выходят из боёв. Не в коттеджах живут и даже не в палатках — в окопах. Поначалу снег да мороз, потом дожди и ветра, пронизывающие насквозь. Какой