они с Олегом – суть одного целого, и расстаться с ним все равно что с частью своего тела, собственной рукой или ногой.

Оставшись наедине, они могли почти все время молчать, но это не тяготило ни того ни другого. Напротив, давало уверенность в том, что оба думают об одном и том же, и для общения им не нужны слова.

Иногда же, наоборот, они не могли наговориться, и тогда рассказывали друг другу обо всем: о детстве, юности, тайных мечтах, снах.

Единственной темой, которая по негласному соглашению не обсуждалась, была Леля и будущий ребенок. Помня нежелание Олега говорить об этом, Карина послушно молчала, делая вид, что создавшееся положение нисколько ее не беспокоит.

На самом деле мысли о Леле преследовали ее неотступно, доводя до отчаяния и ужаса. Они общались ежедневно, и не было ничего страшней, чем сидеть рядом на диване или за столом, слушать доверчивую болтовню, видеть слезы, утешать ее и знать, что она считает тебя самым близким человеком, лучшей подругой, почти сестрой.

Если бы не Олег, стоящий между ними, Карина и вправду видела бы в Леле сестру. Она так привыкла опекать ее, заботиться, успокаивать, что, даже став соперницей, не могла вести себя иначе. Каждый раз, обнаружив девушку рыдающей, заметив бледность или отеки на ее лице, Карина испытывала искреннее беспокойство и стремилась принять меры.

Кроме того, ее терзал постоянный страх быть обнаруженной. Обещание Олега рассказать Леле обо всем, как только она родит, казалось туманным, а время, когда оно будет выполнено, весьма отдаленным. Потому Карина и представить боялась, что произойдет, если Леля узнает правду о них с Олегом.

Они проявляли осторожность: он приходил лишь на пару часов, в то самое время, когда Леля только засыпала, и сон ее был особенно крепок. На работе же оба не позволяли себе даже простого уединения. И все равно, Карине ежеминутно казалось, что все вокруг догадываются об их отношениях.

Особенно пугал ее Вадим. С самого первого дня ее прихода в оркестр, когда она поймала на себе его пристальный, изучающий взгляд, Карина замечала, что парень ведет себя странно. Он выглядел нарочито веселым, залихватски острил, но иногда в глазах мелькало непонятное, загадочное выражение то ли тоски, то ли ненависти, то ли чего-то еще, чему Карина не могла подобрать определения.

Вадим ни на минуту не оставлял Олега, неотступно следуя за ним, куда бы тот ни шел, старался назойливо встрять в любой их разговор со своими шутками и прибаутками. Карина могла поклясться, что делает он это неспроста, нарочно, преследуя лишь одному ему известную цель.

Ее уверенность, что Вадим шпионит за ними, стала особенно твердой после того, как в капелле отпраздновали Новый год.

Дирекция арендовала зал в ресторане. Пришли все – и оркестранты, и хористы, и певцы, и административные работники. Желающие привели с собой жен и мужей.

Давным-давно Карина не встречала новогодний праздник в такой огромной, веселой и шумной компании. Общество рассредоточилось по столикам, за каждым из которых помещалось шесть человек. Соседями Карины были дирижер Сергей Михайлович, Любаша Бульдозер, Олег, Вадим и Леля. Тон в застолье задавала хормейстерша.

Изрядно приняв на грудь, она стала еще более громкоголосой, а лицо ее приобрело знакомый устрашающе-свекольный оттенок. Любаша запросто заткнула за пояс признанного остряка Вадима, рассказывая безумно смешные байки из своей почти тридцатилетней гастрольно-хоровой практики.

Вся ее жизнь до прихода в капеллу прошла в поездках по России и зарубежью – Любаша руководила одним из крупных детских хоров при школе искусств.

Остальные слушали хоричку внимательно и с интересом: Леля звонко хохотала над каждым ее словом, Михалыч улыбался, по обыкновению глядя в стол, будто перед ним и сейчас лежала партитура. Даже Олег, оставив свою всегдашнюю сдержанность, весело смеялся.

Только один Вадим оставался серьезным, рюмку за рюмкой потягивал ликер и время от времени бросал быстрые взгляды то на Олега, то на Карину.

В зале было сизо от табачного дыма, народ вовсю отплясывал кто во что горазд, гремела музыка. Кто-то из хористов приблизился к столику и, поклонившись, пригласил Карину на танец.

Она мельком глянула на Олега, заметила в его глазах веселое, насмешливое выражение, и, мысленно показав ему язык, встала. Высокий молодой человек, певший в тенорах, галантно провел ее под руку к площадке, где надрывался ансамбль. Вокруг щелкали хлопушки, сыпалось конфетти, раздавались взрывы хохота.

Карина положила руки парню на плечи и прикрыла глаза.

Она представляла себе, что танцует с Олегом, это их Новый год, который они встречают лишь вдвоем, вдали от всех, возможно, на необитаемом острове. Нет, лучше на Неаполитанском карнавале, где нет ни одного знакомого лица, только маски, а кругом – музыка, шум, огни, аромат свечей и хвои.

Сильные, умелые руки ловко вели ее в танце: пару шагов вправо, один вперед, два влево, а дальше все сначала.

«Как новый год встретишь, так его и проведешь», – подумала Карина и засмеялась, тихо и счастливо.

Ее кавалер слегка затормозил, остановился, продолжая удерживать ее за талию, взглянул на нее с восторгом и интересом.

– Дама желает шампанского?

– Не откажусь. – Она кивнула и улыбнулась.

Они подошли к столику парня. Там тоже сидела теплая компания, кое-кто уже дремал, привалившись к дружескому плечу. Тенор плеснул из бутылки в бокалы остатки отличного французского шампанского.

– Прошу. – Он протянул один фужер Карине, другой поднес к губам. – Выпьем на брудершафт?

– Давайте.

Они выпили, сцепившись локтями, затем трижды поцеловались и перешли на «ты».

Тенора звали Володя, ему шел только двадцать второй год, он еще учился в консерватории на дирижерско-хоровом факультете.

Володя оказался замечательным парнем. Они с Кариной проболтали около часу, нашли общих знакомых среди преподавателей, чуть-чуть посплетничали относительно Любаши и рассеянного Михалыча и расстались лучшими друзьями.

В отличном настроении Карина вернулась к своему столику и обнаружила его совершенно пустым.

Пепельница была переполнена окурками, в центре громоздились порожние бутылки из-под шампанского, ликера и водки. Со спинки одного из стульев свисала длинная блестящая Любашина шаль.

Недоумевая, куда мог деться весь народ, Карина пошарила глазами по залу. Взгляд ее вскоре зафиксировал Михалыча и Любашу. Те лихо отплясывали неподалеку от столика. Дирижер крепко держал хоричку пониже талии, Любашины арбузные груди, обтянутые тонким гипюром вечернего платья, подпрыгивали и тряслись. Она звонко хохотала и задирала толстенькие ножки, похожие на свиные копытца.

Карина невольно прыснула и, покачав головой, уселась за стол. Олега нигде видно не было – очевидно, он вышел из зала.

«Скорее всего, Леля побежала за ним», – решила Карина и тут же