Прямое попадание в ту тёмную ночь, в тёмном и, казалось, первобытно диком лесу, в то самое, что и означено выше «несытым лоном», имело место не только у одной лишь Лоры с её врождёнными, потому что наследственными, порочно-архаичными программами. А совсем рядом в ресторане «Лесной Терем» круговерть чужого ужасного празднества заявляла о себе воплями и песнями, как во сне той самой грустной девочки — пушкинской Татьяны. Только лес был не заснеженный, а летний, только само время принадлежало далёкому будущему относительно той Татьяны. Да и чертей с одушевлёнными мельницами, машущими крыльями, на той свадьбе не было и не плясало. Но там присутствовал жених по имени Рудольф Венд, кому свадьба была не нужна, и он смотрел на гостей как на ту самую нечистую силу. Тогда как невеста по имени Лора, с упрятанным в шелка животом, сидела в отнюдь не символическом углу одна. Ей уже тогда был послан знак, — ты заигралась, милая «секс-тинская мадонна»! Любой лжи есть же предел. Есть расплата. И вот уворованный жених выбрался в лес, где и обернулся медведем — архетипом необоримой силы, как ухватил ту, кто только того и жаждала. И пробуждения от того сна на самом увлекательном месте не наступило, потому что сном это не являлось. А потом…

Нет! Не стоит прорубаться в пласты навсегда застывшей, сжигающей когда-то лавы, в ад кромешный. Родному сыну Венда не дали возможности родиться… А если? Он всё же родится где-то в альтернативной Вселенной, на другой уже планете?

Каковой бы Лора ни была, а стала избранной, — орудием наказания для оступившегося Рудольфа Венда. Другим концом сего орудия оглушило и Ксению. За что? Как ни странно, за будущее. Ибо у Того, кто вершит судьбы, другой отсчёт времени. Наказание иногда бывает впереди проступка. Но знать о том игровым изделиям незримых богов, не дано. Богов условных, потому и с маленькой буквы, ибо постичь Того, кто с заглавной буквы, невозможно никому.

Повторно Ксения увидела Лору в один из пасмурных дней, когда уже никто не купался. Собирался дождь. Мальчишки поглядывали, иногда лезли знакомиться, навязывая свое высокоинтеллектуальное, как им мнилось, общение, на самом деле сексуально-озабоченное. Ксения бесцеремонно на них шикала, нисколько не считаясь с их ранимым самолюбием. Её быстро запомнили и выучились на чужом опыте к ней не соваться, пренебрежительно якобы не замечая. Завтракать или обедать вместе с Ксеном приходилось редко. То она спала долго, то он где-то застревал в неотменяемой занятости, так что вкушать им приходилось порознь.

Ксен, набивающийся Ксении в качестве единственного и постоянного друга-партнёра, в мужья, и уговорил её поехать с ним к уже остывающему морю просто ради прогулки. Он не говорил: «Будь моей женой». Он говорил: «Я хочу быть твоим мужем. Пожизненно. Поэтому думай серьёзно. Прошу». Она раздумывала долго. До сего дня. «Пожизненно» — слово ужасное и какое-то обречённое, как будто он предлагал ей совместное пожизненное заключение или изгнание куда-то. Но таким уж он сформировался, Ксен Зотов. Таков его своеобразный повседневный лексикон.

Ксен Зотов вёл тут свою преподавательскую деятельность. Преподавание было побочной и малой частью основной его деятельности, наполненной разработкой методов выращивания злаковых, овощных и прочих культур в экстремальных условиях обитания. Ксению же значимость его открытий и горечь провалов интересовали мало. Совсем не интересовали, если точно. И когда он застревал в ментальных плодовых и овощных джунглях, развивая перед нею великолепие и неординарность своих замыслов вместе со сложностью их воплощения в жизнь, она уходила незаметно для него в свои собственные путешествия, превращаясь для внешнего зрителя, — для Ксена в данном случае, — в идеального слушателя, поглощённого его творческим величием.

Он махал руками, словно прорубался невидимым мачете сквозь невидимые сплошные заросли собственных странных идей, запутанные интриги бездарей — завистников, непонимание редких друзей, безжалостную стену, воздвигаемую колючими бюрократами, ядовитыми оппонентами. В такие минуты он был хорош собой. Он светился внутренним огнём человека творца, розовел скулами иконописного сухого лица, пронзал её святой неземной оторванностью от житейской корысти и расчётливого карьеризма. Глаза, глубоко запрятанные в глазницах, мерцали далёкими звездами, в уголках небольшого, красиво очерченного, но женственного рта пузырилась пена речевого экстаза, вызванного вдохновением. Обычно малоразговорчивый, он умел изъясняться в классическом возвышенном стиле, доступно, свободно, плавно, без этих тягучих «э- э — э», «ну…», терминологической профессиональной зауми, не предназначенной человеку несведущему, и без кастового учёного высокомерия. В нём определённо дремал художник слова, спектр его дарований мог бы и поразить, будь он не так скромен и болезненно застенчив.

Ксения изучала его своим проникновенным, но лицедейским взором. Так изучает сложную диковинную картину полный профан, обманывая внешнего наблюдателя — настоящего ценителя своим любованием, находясь в действительности совсем в другом измерении, ничего не понимая и не желая этого понимания. Она могла думать о чём угодно, застывая, взирая на хрупкого рафинированного потомка Микулы Селяниновича, утратившего земляной дух и семижильность древнего пахаря, но всё также влюбленного в свою Матерь Землю, единую как в лике благоуханной целительницы Флоры, так и в лике вечной неиссякаемой роженицы — подательницы всех растительных благ. А он был её возлюбленным сеятелем, её жнецом — акушером, её жрецом — служителем, и никогда не считал себя всего лишь экспериментатором, заурядным биоинженером, каких множество. Он был верующим, учёным и мистиком одновременно.

Устав, творческий ангел Ксена сворачивал крылья, смолкал, меркнул и заметно стыдился своего только что воспарения. Ксения, понимая это тонкой своей душой, садилась рядом и прижималась головой к худому, широко развёрнутому плечу некрасивого, но талантливого агрария, остывающего от пламенного выброса своих фантастических замыслов. Он серел лицом, как преждевременные всходы от заморозков, понимая неодолимость для себя своих же затей. Насколько было известно Ксении, его новаторскими выбросами пользовалось немало коллег, сам же он был то, что во все времена называется «не от мира сего». От скуки она с ним и полетела на несколько дней, решая, стоит или нет давать согласие на «пожизненность», как предлагал ей странный романтичный поклонник.

— Да перебирайся ко мне и живи, — говорила Ксения, — хоть завтра. Чего в них, в ритуалах? Тебе зачем?

— Я хочу, чтобы никто не посмел даже в мыслях думать о тебе как о шлюхе, — так он ей ответил. Но возможно, сам он думал привязать её к себе более надёжно, дав официальный титул жены. Заякорить ничейный кораблик, который давно-давно торчал без движения у берега житейского моря и ржавел без надобности. Всё было выброшенному давней уже