чёрной пыли. Частицы ее памяти притягиваются друг к другу и закручиваются по спирали вокруг останков.

Голос в её голове смеётся.

Теперь ты знаешь, как выглядит вирус памяти, дитя мое. Как выглядит бесконечность.

Лишь Гаард милостивый освободит тебя от памяти и этого песка, к которому ты приговорена навечно.

Сначала это всего лишь песок, мелкий, белый песок, ветер закручивает его в водоворот.

В итоге это всего лишь песок мелкий, белый песок, ветер закручивает его в водоворот.

Это — пустыня Арради. Её новый дом.

Они сидят друг напротив друга. Их четверо. Та, что сидит от неё справа, высокая с темной кожей и зелеными глазами, Анна Индира Ксарави.

Светловолосая, с короткой стрижкой и темными, как омут, глазами, Линесс Саатари.

Та же, что сидит ровно напротив неё, с золотыми по пояс волосами и неестественно-белой кожей, во все времена и во всех бесконечных вероятностях — Мелисса Кавано. Именно она была первой.

Изначальной.

Они, как звенья цепи. Три личности. Три жизни. Три фрагмента мозаики в глубине колодца. Разбитое на части единое целое. Цена, которую придётся заплатить каждому, кто захочет жить бесконечно.

И теперь она тоже здесь, среди них, ещё одна часть мозаики.

— Добро пожаловать, дитя мое, — говорит Мелисса и смеётся. Лицо её меняется, примеряя печальное выражение. Все в этом лице неправильно, от симметричности до пластиковой гладкости. Оно как безликая маска, которую надевают монахи чодари в День Памяти.

— Прекрасное сравнение, — говорит Мелисса. — А знаешь, откуда взялась эта традиция? Скрывать лицо под маской? Это маска Единого Древа, когда ты входишь в круг Единения, так выглядит твоё отражение в воде. Там нет лиц. Нет личности. Один есть все и все есть один. Ветвь, которую украли Вестники из нашего Сада, но не знали, что с ней делать, привела их в круг Единения, связала всех между собой, лишив индивидуальности.

— Не обращай внимания, это деформация, — говорит Анна. — Невозможно прожить вечность и не зациклиться, она может рассказывать тебе эти истории бесконечно. Память — все, что у нас осталось.

— Но почему вы здесь? — спрашивает Девять — Почему вы не … найдёте Гаарда?

— Круг Единения? — смеётся Мелисса. — Мы уже были там, нам не понравилось.

— Тебе не понравилось, — говорит Линесс Саатари. — Я бы предпочла все, что угодно, главное без тебя.

— Я — это ты, — отвечает Мелисса. — Не даётся тебе смирение, богиня!

— Хватит, — отрезает властный голос Анны.

— Простите, ваше Величество, как мы посмели, — улыбается Мелисса и церемониально кланяется, прикрывая лицо ладонями. Смех ее звонкий и озорной. Она убирает руки от лица, раскидывает их, как крылья и падает назад, спиной на песок, поднимая вокруг себя мелкую пыль.

Смуглое лицо Анны невозмутимо.

Девять смотрит в это лицо и на неё накатывает очередная волна знаний из глубины их общего колодца. Анна Индира — королева Адара. Та, которая две тысячи лет назад изгнала людей из Белого города. Она видела время Великого Исхода народов, когда люди ушли в Низину, а потом ушли и цу-гемы. В надежде на свободу и лучшую жизнь, они отправились к берегам проклятой Равии.

Анна поднимает тонкую бровь и непонятно удивление это или вопрос.

— Не обольщайся, Анна, — говорит Мелисса и рывком садится. — В Книге начал ты просто одна из глашатаев Творца на троне Великого Города, его бессменное воплощение. Красивый символ, лишённый человеческих черт! Как я и говорила, зло не может иметь человеческий облик. Это как с нашей богиней смертной плоти! Да, Сатти? Твои последователи, что ждут твоего возвращения, даже помыслить не могут о том, что ты развоплотила целый континент не из милосердия, не чтобы спасти все эти сотни тысяч душ, а от ярости и боли, которую не смогла сдержать.

— А боль и ярость это значит, не по-человечески? — спрашивает Линесс Саатари, та, что теперь зовётся Саатара, богиня смерти.

— Нет-нет, — качает головой Мелисса. — Она не богиня смерти, это очень важно понимать. Она именно богиня смертной плоти. Плоть — клетка, из которой нужно выпустить на волю бесконечную сущность, освободить, вернуть её в круг Единения Творца. К корням Великого Древа. Смысл этого мифа уходит глубоко во времена создание живого вируса, когда человек, воспротивился власти Творца и привязал свою сущность к плоти. Так люди хотели жить вечно, но плоть тленна, а сущность бесконечна, бессмертие обернулось для людей проклятьем.

Мелисса смотрит на неё и кажется видит насквозь, до самого песка, что разъел плоть и кости, вплоть до структуры вируса, который приковал ее к песку биореактора. Теперь Девять тоже тлен и память.

— Поэтому, — продолжает Мелисса, — каждый раз, когда человечество заново изобретает вирус, Творец уничтожает мир и начинает все заново.

Уничтожает мир.

И она видит этот мир, мертвый мир, покрытый панцирем изо льда. Мёртвый, равианский континент, некогда цветущий оазис, превращённый в голый, черный камень. Поверхность его, как мертвый глаз, смотрит в ровное, бледное небо.

— И ничего нельзя сделать?

— В прошлый раз мы смогли остановить обратный отсчёт, но для этого пришлось почти полностью уничтожить жизнь на Алькаане, — говорит Анна. — Это было очень давно, мир еще не был так огромен, и жизнь была сосредоточена на одном континенте. Линесс разрушила купол и призвала Гаарда с той стороны, он освободил сущности людей от плоти, а Равия навсегда была похоронена под песком. Сейчас вы зовете те времена Белой эрой.

— Я согласна начать с начала, — говорить Линесс. — Меня этот мир больше не касается.

— Ты что же думаешь, что в новой версии себя ты не сделаешь все точно так же?

— Я всегда буду второй после тебя, — улыбается Линесс, её черные глаза сужаются в щёлочки. — Это тот случай, когда приятно уступить первенство.

— И мэтресс знала, что так будет когда выпустила вирус? — спрашивает Девять у Мелиссы.

— Она надеется его использовать, — отвечает ей Анна. — Пока мы не способны навязать свою волю Творцу, все бессмысленно. Мы будем рождаться и умирать, ходить по кругу. Ванесса верит, что вирус — ключ к нашей свободе.

— А я ей зачем?

— Для равновесия. Она сделала тебя хранителем колодца, потому что не доверяет нам. Мы все просто информация, но записанная разными способами. Из-за вируса, система не может поменять нас местами или разделить. Чтобы мы не делали, при перерождении последовательность будет сохраняться. Память будет записываться и кодироваться именно так, чтобы ось колодца — память Мелиссы Кавано, оставалась недоступна.

Мелисса кивает и выглядит задумчиво.

— О, агнец, милостью его, я отвергаю кровь и плоть, я говорю за ту, что облачит твои надежды, чаяния и боль в развеянные