А он подхватил:

– Бумбамара…

– Та-ри-ра! – закончили они вместе и расхохотались.

– Станция «Арбатская», – сообщил пассажирам бесцветный механический голос из динамика.

Матвей и Стаска, не сговариваясь, встали. Людской поток выплеснул их из метро и понёс по бульвару. Они шли, размахивая руками, говорили, перебивая друг друга, хохотали, складываясь пополам и хватаясь за животы, – им было удивительно легко и тепло друг с другом. Незаметно для себя, они оказались на Патриарших, где долго водили замёрзшими пальцами по натёртому до золотого блеска копыту бронзового осла.

– Откуда ты взялась такая? – растерянно выдохнул Матвей.

– Филфак МГУ, золотом на лбу, – машинально отозвалась Стаска.

Динь! Хрупкое их уединение было нарушено. От маленькой группки праздно клубящихся неподалёку восточных мужчин отделился один и деловито затрусил им навстречу. Подойдя, ткнул пальцем в сторону Стаски:

– Эт-т-та… чей шуба?

– Мой! – вызывающе ответила Стаска и захохотала.

Восточный даже пальцами прищёлкнул от досады на её непонятливость.

– Звэр, звэр какой? – он ухватил смуглыми пальцами пушистую волосинку.

– Белый медведь, – торопливо, давясь от смеха, вмешался Матвей.

Восточный неторопливо затрусил обратно.

– Бэлий мэдвэд, – доложил он вполголоса всей компании.

Стаску и Матвея закрутило снова. Они понеслись прочь, захлёбываясь от хохота, не чувствуя уже ни времени, ни холода, летали по городу, не прекращая ни на секунду бесконечный диалог…

А Москва, Москва рассыпала, роняла перед ними бесконечные жемчужинки неповторимых историй, разыгрывала неподражаемые мизансцены, приоткрывала занавес в галереи своих особенных типажей – и кота с безумными человеческими глазами, выглядывавшего из-под ворот; и мордатого воробья, сидевшего на спинке их скамейки и делавшего вид, что спит, тогда как явно подслушивал, подлец! И внезапно выпавшего из алкогольной комы колоритного синяка, чётко произнёсшего: «Зачётная у тя… шляпа… – И про её ботинки: – Это концепт?» Не дождавшись ответа, бомж провалился обратно в привычную кому…

А на Спиридоновке внезапно, с могучим треском распахнулось заклеенное на зиму окно квартиры на первом этаже и на обозрение оторопевшим прохожим явились костистая спина в белоснежной майке-алкоголичке и зад в полосатых семейных трусах. Хозяин майки и трусов с ловкостью альпиниста спрыгнул на асфальт в одних носках, неспешной трусцой добрался до угла дома и исчез, словно привидение.

– Даже не возьмусь предполагать, что бы это могло быть… – прокомментировал Матвей.

Сил смеяться у них уже не было, зато был полёт над Москвой и понимание, что всё здесь и сейчас происходит только для них двоих.

Что дальше? Дальше – за руки и через дорогу, пока нет машин… И…

– Мэт! – ледяной голос ударил в спину, словно выстрел.

Как в замедленной съёмке, Стаска и Матвей синхронно обернулись на зов. Полувыйдя из припаркованной машины и придерживая водительскую дверь рукой, изумлённо-морозными глазами смотрел на них… «Боже, – подумала Стаска, – Давид Микеланджело! То же скульптурное лицо, капризно изогнутый рот, кудри…» Давид, одетый в дорогое кашемировое пальто, ни слова ни говоря, в упор рассматривал спутницу Матвея. Стаска вдруг увидела себя его глазами: и ботинки, и шляпу, и пять-семь лишних килограммов… Неожиданно ей пришло в голову, что и кажущияся небрежной манера Матвея одеваться – из дорогих: и куртка, и джинсы, и… «В русле модных трендов» – пронеслась в голове дурацкая фраза из дурацкого глянцевого журнала, а не то что её шуба, в порыве вдохновения слепленная мамой из бог весть чьих древних шкурок, хранившихся на антресолях.

Тем временем открылась и пассажирская дверь. Уже без удивления Стаска смотрела на чёрное графичное каре, ленивый поворот головы, умело очерченные губы, лениво перекатывающие туда-сюда жевательную резинку.

Давид требовательным взглядом притягивал к себе Матвея, словно тащил на верёвочке упирающегося бычка.

– Это мои дру-у-у… однокурс-с-с-с… – Матвей сглотнул застрявший в горле комок, уже готовый подчиниться властному взгляду.

– Надо же, заикается, – мелькнуло у Стаски, – за весь день в первый раз…

Матвей, вжав голову в плечи, покорно побрёл к машине. Открыв дверцу, в отчаянии обернулся:

– С-с-садись, мы тебя п-п-п…

– Астаманьяно, – насмешливо проговорила Стаска, широко улыбнулась и, повернувшись, пошла прочь, не желая смотреть на то, как жалкие остатки человека исчезнут в серебряной утробе БМВ.

Она шла, непривычно твёрдо и сосредоточенно ставя друг за другом в одну линию ботинки: один рыжий, один зелёный, один рыжий, один зелёный… За спиной резко, с шикарными буксами, взял с места автомобиль. Стаска вздрогнула, но не оглянулась.

«Значит, это не он, – убеждала она себя. – Да и что, голуба, по сути, ты могла ему предложить?» Стаска задумалась. Что? Свою горячо любимую Наську, школьную подружку – умницу и красавицу, простодушную и наивную до умопомрачения, любое своё незнание тут же обозначавшую округлением глаз и безыскусным вопросом: «А что это такое?» Или Светика, Светозара (Наська произносит «Светозавр»), проживающего в питерском интернате для инвалидов, ещё подростком, с переломанными ногами, брошенного гадиной-матерью в больнице? Светлого, доброго, любящего весь мир Светика?.. Можно ли вообще совместить его с этими?! Стаску передёрнуло то ли от холода, то ли от омерзения… Или Колю, однокурсника Колю, – умище, талантище, проведшего одиннадцать мученических лет в общеобразовательной московской школе, затравленного, как маленький зверёк, жившего без единого друга, без единого тёплого слова?.. Колю, удравшего с выпускного после вручения аттестатов и всю ночь одиноко просидевшего в кафе в Китай-городе? Он видел, как взлетают разноцветные звёзды салюта над Ильинским холмом, и был абсолютно счастлив. А потом не мог оторвать взгляда от своих рук в белых манжетах рубашки, в тёмных рукавах нового парадного костюма, держащих кружку с кофе, а в голове билась одна-единственная мысль: всё, это всё! Всё закончилось!

И вообще весь её мир – бесшабашное царство филологических дев, закодировавших его только одним им понятными образами… Стаска машинально потрогала шляпу. Можно ли его ввинтить, не сломав, в мир серебристых БМВ, дизайнерских причёсок, кашемировых пальто? Стаска вздохнула. Не он. А когда будет он? И главное, как я его узнаю? – думала она. Может, он выйдет из-за угла с жёлтыми цветами? Или на нём тоже будут разные ботинки? Стаска невесело усмехнулась. Один рыжий, один зелёный…

Каждое утро нашей семьи начинается с оглушительной партии пуза. Исполняет её мой папа, сами понимаете, на каком инструменте.