— Откуда про ход знаешь?

— Невеста моя, Лена — она рассказала. Ход еще отец ее строил.

— По ходу, не зная секретов ловушек, никто пройти не сможет.

— Я-то смог — вот он, живой, перед тобой стою.

— Неужель сам догадался?

— Кое-что Елена подсказала, что-то — сам: палкой впереди себя щупал, через проволоку переступал.

Воевода помолчал.

— Есть там проволока, и яма волчья с кольями есть, похоже — правду говоришь. Придется погодить тебя вешать, хотя место одно на виселице оставили. Жду седмицу: не появится Иван, не подтвердит слова твои — быть тебе повешенным. Эй, дружина, в поруб его!

Меня увели. Что ж, не повесили сегодня — уже хорошо, есть время самому какие-то шаги предпринять.

В порубе я был один, никто не мешал. Улегшись на солому, стал размышлять. Сейчас мне могут помочь Иван и женщины, которых я вызволил из татарского плена. Такое количество свидетелей никому не опровергнуть. Только далеко Иван, и еще — по прибытии в Нижний женщины с ушкуев разойдутся по родным местам — в деревни, в город. Пойди собери их потом. Единственное — попробовать ночью войти в сон к Ивану, внушив ему, чтобы он как можно быстрее в Нижний возвращался.

Время до вечера тянулось медленно. Есть хотелось ужасно. Вчера хоть кусок хлеба с салом съел, а сейчас только воды попил. В животе урчало. Если меня будут морить голодом, то судить и вешать не придется — некого будет.

Видно, Господь принял мои молитвы. За окном раздался шорох, за решетку окна ухватились две руки — явно женские, показалось лицо — Елена! Я радостно подскочил к окну, погладил ее руки.

— Здравствуй, любимая!

— И ты здоров будь, Юра. Как ты тут?

— Сижу — что мне еще остается?

— Я покушать принесла немного, что смогла, собрала. Извини, денег больше нет.

— И на том спасибо. — Я принял из ее рук узелок. — Ты где сейчас живешь — дом-то твой сгорел.

— У соседей — приютили добрые люди, там меня найти можно. Я каждый день приходить буду. Ты прости меня.

— За что?

— Я виновата, что ход подземный, тайный показала.

— А как бы мы тогда в крепость проникли? Нет, вины твоей ни в чем нет, просто обстоятельства так сложились.

Снаружи раздался голос стражника:

— Уходи, разговаривать нельзя. Ежели передача есть — через меня отдашь.

Елена ушла. Я развернул узелок — лук, яйца вареные, хлеб. Не густо, но и на том спасибо. Не думаю, что она сама ела лучше.

Я сразу слопал все, стряхнул с тряпицы крошки, бросил в рот. Запил водой из ведра. Жизнь стала казаться не такой мрачной.

Улегся на солому. Мысли были невеселые — неужели до воеводы дошла весточка князя Овчины-Телепнева? Тогда он может передать меня людям князя или вынесет смертный приговор. Как споро решаются такие дела, я уже успел утром увидеть. Сбежать? Стены для меня не преграда, на руках наручников нет, оружие потом раздобуду, кистень при мне. Вот только искать меня будут люди князя как носителя секретов и нижегородцы — как татарского лазутчика, что еще хуже. Велика ли Русь? Когда-нибудь найдут, а хуже того — имя мое будут произносить с отвращением. Предатель — он и есть предатель. Нет, уж если бежать — так только в последний миг, когда уже ясно будет, что смерть рядом и другого выхода просто нет. А пока нужно набраться терпения и ждать. Нелегко это — ждать, когда от тебя ничего не зависит.

За размышлениями прошел день, за окном стемнело. Выждав еще часа два, я закрыл глаза; сосредоточившись, вызвал в памяти образ Ивана. Сквозь туман медленно проступило его лицо. Ну и сон же у Ивана — скабрезный и похотливый до неприличия.

Выбрав момент, я попытался внушить ему мысль, что со мной беда и выручить может только его скорое прибытие в Нижний, причем женщин просил не отпускать, а всем табором идти к воеводе. Я еще несколько раз повторил ему эту мысль: не дай бог проснется утром и забудет.

Теперь остается только ждать. Ждать — состояние противное, когда все зависит не от тебя, а от других людей. К сожалению, другие бывают разные: одни быстры, решительны и смелы, другие все делают не спеша и основательно, а третьи вообще по жизни безынициативны — куда несет их течение, туда и плывут. Доверься человеку необязательному, не верному данному им слову — сто раз пожалеешь, что связался. Существует только один способ проверить человека — поручить дело.

Я прождал сутки, двое, к исходу шли третьи, а известий от Ивана не было, как не было и спасенных мной женщин. Я уже обдумывал, как мне найти после побега из поруба Лену и где потом прятаться. Перебрав мысленно города, с прискорбием констатировал — на Руси бежать просто некуда. Рязань, Тула, Владимир — слишком близко от Москвы, и здесь меня знают. Нижний и Хлынов — если не оправдаюсь — тоже исключены. В Твери, Пскове и Новгороде также побывал, к тому же там сейчас наместники великого князя. Остается одно — к литвинам, в Великое княжество Литовское. Русский язык там — родной. Правда, повоевал я с ними изрядно, немало душ сгубил, но о том знаю только я. Можно, конечно, и в дальние страны уехать, но сложность будет с языком.

И чем больше я вникал во все подробности побега и дальнейшего житья, тем острее вставал вопрос о деньгах. Найти место жительства можно и приспособиться к новой жизни тоже можно. Найду дело по душе, на кусок хлеба себе заработаю, — но мне, как мужчине, и семью содержать надо. Где жить? Вот главный вопрос. Будь деньги, дело решалось просто — купил дом и живи.

Мысль иногда возвращалась к утопленному сундуку, что захватил у татар. О нем, похоже, никто не знает. Девчонки не видели, парни, что помогали столкнуть телегу с сундуком в речушку, убиты татарами. По законам, писаным и неписаным, все, что воин взял на меч, — его трофей, и отобрать это не вправе никто. Тут другое — если бы я трофей предъявил сразу, претензий не было бы. А сейчас татары ушли и, покажи я сундук, могут сказать, что все добро я награбил в пустых домах уже после ухода врага. И выглядеть я буду не удачливым воином, а мерзким мародером, коему место на виселице. Что ты будешь делать, куда ни кинь — всюду клин!

На четвертый день меня разбудила ругань — как на базаре, когда две гарные дивчины выясняют отношения на высоких тонах. Вот только дивчин этих было много.

Загремели засовы, в дверь просунулся стражник — вид у него был слегка испуганный.

— Что случилось?

— Выходи скорей, пока меня не прибили.

— Я-то здесь при чем: пятого дня, когда мародеров вешали, ты не больно печалился. А тут — экие мы нежные — «не прибили».

— Выходи, выходи, а то воеводе уже все лицо расцарапали. Мне стало смешно:

— Там что, рысь из клетки выпустили? Я не дрессировщик! — Кто? Дресу… Тьфу, выходи.

Я вышел из узилища, если просят — ведь, надо уважить.

Посредине площади шумная женская толпа явно хотела кого-то растерзать. Дружинники стояли поодаль и похохатывали. Стражник толкнул меня в спину: