Радкевич посерел и сделал левой рукой слабое протестующее движение. В правой он по-прежнему сжимал шапку. От Петровича не укрылось, как свидетель нервно мнет дорогой каракуль – чуть ли не на разрыв.

– Как представитель угрозыска, я имею право на сотрудничество в рамках расследования, – внушительно добавил Опалин. Почему-то именно сейчас ему инстинктивно хотелось говорить канцелярскими штампами, словно он так мог нащупать общий язык с подозреваемым. – Но вы, кажется, не собирались сотрудничать. Тогда я вынужден был сделать… крайне неутешительные для вас выводы. Результатом стал ордер.

– Хорошо, – бесцветным голосом промолвил Радкевич. – Что именно вы от меня хотите?

– Правды. Вам напомнить об ответственности за дачу ложных показаний – или перед нашей встречей вы успели проштудировать и УПК?

«Успел», – подумал Петрович, видя, как колючие огоньки на долю мгновения сверкнули в светлых глазах подозреваемого.

– Мне ничего не известно о смерти Лены, – неожиданно окрепшим голосом проговорил Радкевич. – И я ее не убивал. Вы арестовали не того… а впрочем, разве вам привыкать…

– Давайте не будем начинать с оскорблений, – попросил Опалин. – По существу дела: как именно вы познакомились с жертвой?

Черт, не тот тон взят, мысленно сообразил он. У казенного языка есть свои пределы. С другой стороны, не повторять же интимное Лена… Да и гражданка Елисеева – тоже звучало не слишком обнадеживающе.

– На улице, – ответил Радкевич и с легким вызовом добавил: – В Москве.

– А точнее?

– Я ехал в своей машине по улице Горького. Возвращался домой… Передо мной двигался грузовик, а девушка шла к метро. Грузовик проехал по луже, девушка успела отскочить, но… грязь все же попала на одежду. У нее было такое лицо… Мне стало ее жалко. Я затормозил у тротуара и спросил, не могу ли я чем-то помочь. Вот надо было проехать мимо, – мстительно добавил Радкевич, – благими намерениями и все такое…

– Продолжайте, – попросил Опалин.

– Ну, мы разговорились. Я узнал, что она живет на Таганке… И решил ее подвезти. Зачем-то взял ее телефон… Потом позвонил. Мы стали встречаться… Вам все рассказывать? – мрачно спросил Радкевич. – Я официально разведен. В конце концов, я имею право…

– У меня и в мыслях нет обсуждать ваш моральный облик, – верный избранному казенному языку, отозвался Опалин. – Вы часто бывали… в ресторанах?

– Да, и в ресторанах, и в театрах. «Сусанина» смотрели…

– Вдвоем?

– Нет. Был еще Миша Былинкин, сын моей сводной сестры.

Ух ты, какая любопытная точность. Не племянник, а – сын сестры, да еще сводной.

– Была еще одна девушка. Однокурсница Лены. Зина… нет, Нина. Но обычно мы с Леной ходили все же вдвоем.

– Вы собирались на ней жениться?

Нет, Опалин не ошибся: в глубоко посаженных светлых глазах мелькнуло удивление.

– Я? Нет. Нет!

– Позвольте мне быть нескромным, Сергей Александрович: почему?

– Она не годилась в жены, – уже с раздражением ответил Радкевич. – Мое положение на службе… – он заерзал на сиденье, – зависит от моего бывшего тестя… Ему бы не понравилось, если бы я…

– Вы объяснили Елисеевой относительно тестя? Она знала, что вы не имеете намерения жениться на ней?

– Этого я от нее не скрывал. Но, по-моему, она думала…

Радкевич осекся.

– Договаривайте, Сергей Александрович.

– Ну, она принадлежала к тем женщинам, которые думают, что если тысячу раз повторить одно и то же, мужчина сдастся и сделает так, как они хотят, – проворчал Радкевич.

– Она докучала вам в этом смысле?

– Нет, она была достаточно… сообразительна, чтобы не делать того, что меня раздражало. Но… да, намеки были… И разговоры о том, как дома у нее плохо.

– У вас были другие увлечения, помимо нее? – будничным тоном спросил Опалин.

– Какое вы имеете… – вскинулся Радкевич, но посмотрел на лицо собеседника и ответил: – Нет.

– А у нее, помимо вас?

– Ну я же не следил за ней, – не без иронии ответил подозреваемый. – Но думаю, нет. Скорее, нет. Не потому, чтобы она меня любила, а потому, что я казался ей… ну… тем человеком, который поможет ей… – Он сделал паузу, подбирая слово, и наконец сказал: – Подняться.

– Подняться куда?

– Не куда, а откуда. Обычная история: отец работал и пил, мать работала и погрязла в быту, братья и сестры требовали внимания. Она хотела благодаря мне выбраться… из этого болота и не любила, когда на меня обращали внимание другие женщины. Когда я однажды задал вопрос ее подруге – просто из вежливости, – нравятся ли ей комедии Шкваркина[6], Лене сразу показалось, будто меня пытаются… ну, в общем, увести.

– И восприняла это болезненно?

– Мне она ничего не сказала. Но ее подругу я больше никогда не видел.

А ведь подружка вполне могла пришить Елисееву, чтобы завладеть перспективным женихом, помыслил Петрович. Бывали, бывали в их практике и такие случаи…

– Давайте поговорим о последнем вечере в тридцать седьмом ресторане, – Опалин для виду сверился с бумагами, – адрес: улица Рождественка, два дробь пять. Вы часто там бывали с вашей спутницей?

– Ну… Ей больше нравился «Националь». Но я предпочитаю места потише.

«И где счет в итоге получается меньше», – закончил про себя Петрович. Пока он почти не вмешивался, внимательно следя за ходом допроса.

– У меня много знакомых официантов…

«Которые с потрохами сдают тебя угрозыску, – мысленно договорил старый сыщик. – Нашел чем гордиться…»

– Опишите ваш вечер в ресторане, ничего не пропуская, – попросил Опалин.

– Вечер как вечер. – Радкевич пожал плечами. – Мы сели за отдельный столик, никто нам не мешал и не лез без спросу. Ели, пили… разговаривали… Потом поехали ко мне. Потом она ушла…

– Когда именно?

– Часов в шесть. Или семь. Я не помню…

– Почему так рано? – поинтересовался Опалин.

– Потому что одна из соседок, старая карга, шпионит за мной и все докладывает моей бывшей жене.

– С которой вы разъехались и даже развелись?

– Вы женаты? – спросил Радкевич.

– Это к делу не относится, – отрезал его собеседник.

– Не женаты, иначе бы понимали. – Радкевич усмехнулся. – У женщин сильно развито понятие собственности в отношении мужчин, с которыми они жили.

«Черт возьми, – подумал Петрович, – какие обороты закручивает. Наверняка и книг много читал, и образование имеет выше среднего». Но Петрович давно уже знал, что именно такие интеллигентные, легко изъясняющиеся литературными оборотами люди могут оказаться куда более жестокими и непредсказуемыми, чем самые матерые уголовники.