и вправду причиняли боль. — Других спас, себя не уберег. Нет мне теперь хода в небесные чертоги, хрустальный терем, и нет столько людовой соли, чтобы поднять летучий корабль. Но пока они погружены в сон — мир еще можно спасти. А если проснутся — отключатся автоматические системы и вашей Тмуторокани конец.

— Я видел хрустальный терем, — задумчиво проговорил Рогдай, глядя через плечо волхва, на ставни, озаряемые отсветами блиставиц. — И тьму других звезд, которые еще дальше и еще ярче, чем те, что светят с небесного свода. Там так черно и страшно, что захватывает дух. И есть одна, куда ведут нас боги. Вернее, — поправился, — раньше вели, но теперь только спят, и Мехра, и Гаддаш, и Сварг, я видел всех! А их кукольные образы бродят здесь, внизу… Почему они тут совсем другие?

— Потому что такими их видит люд, — ответил черный. — Такими придумали однажды и запомнили, овеществили людовой солью, а теперь только приносят жертвы да молятся, не ведая, насколько на деле хрупка их вера и их мир.

— А тот, четвертый?

Черный встрепенулся, заглянул в глаза:

— Ты видел его? Каков же?

— Обычный, — поджал губы Рогдай. — Чернявый, ладный. Это и есть Триглав, о котором столько бают? Что он больше, чем три Тмутороканских бога, потому что в нем и война, и плодородие, и смерть. Спит в белом свете, а когда проснется — сметет старый мир, как сор. Вот только я понял, что не хочу, чтобы он просыпался…

Настала тишина. Слышны были только вскрики казненного да тяжелое дыхание волхва.

— И я не хочу, отрок, — наконец, сказал черный. — Ведь именно он повинен в Переломе, и должен ответить за это. Лично мне.

Оба замолчали. Наблюдали за голубыми сполохами расколотого неба. Оттуда сочилось что-то неведомое, злое, искрило денно и нощно — не закрыть прореху и не заштопать. Выше нее дремали великие боги, качались на серебряных волнах внутри яичных скорлупок и видели во сне Тмуторокань, и ее люд, и чуда. Над ними помаргивали светлячки, приклеенные к плоским плиткам, что-то мерно попискивало, качало в полые черные нити людову соль, и земное яйцо неспешно плыло сквозь испещренную звездными язвами пустоту к какой-то неведомой, забытой, но все еще желанной цели.

— Почему они вернули меня? — нарушил молчание Рогдай, заглядывая в блестящие глаза черного волхва и надеясь найти ответ на мучивший его вопрос. Ответ оказался прост и туманен одновременно:

— Системная ошибка. Подобная той, что воскресила меня, — погладил княжича по холодной руке, ласково, по-отечески заглянул в лицо и поинтересовался: — Ты все еще голоден, отрок?

— Да, — шепотом ответил Рогдай.

— Тогда вели привести самую нежную девицу из дворни. Тебе — ее кровь, мне — соль. Достойное соглашение для тех, кто собирается править миром.

Рогдай не ответил, только осторожно потрогал пальцем нарост в кончике языка. Полый, как жало, и столь же острый. В конце концов, за время болезни он и так слишком долго отказывался от пищи.

Глава 17. Шкатулка Пандоры

— Коли поймают, не отбрешемся, что не староверы, — на бегу отдувался Даньша. — Уходить надо из Червена.

— И бросить Хорса?

— Втрескалась, что ли?

Беса заалела щеками, точно Даньша поймал ее на непристойных мыслях, ответила споро:

— Жалко его! Он тебе работу давал, а меня приютил!

— Чем ему помочь? Запытают да колесуют на кресу. Мой совет, собрать, что есть, еду и кошель про запас, да и давать деру.

— А ты куда?

— В Китеж, как собирался.

Беса кивнула и, повинуясь порыву, обняла Даньшу. Тот смущенно закряхтел, почесал пегий затылок.

— Так и быть, провожу. Пропадешь без меня, ерохвостка!

Вдвоем дошли до лекарского дома.

— Стой! — сказал Даньша и сощурился. — Видишь? — Указал на дорогу, где, привязанные к кустам сирени, переминались кони. — Давно стоят. Эвон, как копыта землю проели.

Земля, и верно, чернела проплешинами. Нижние ветки кустарника пожухли, опаленные дыханием. Гнедой с остриженной гривой тянулся железными зубами, объедал сиреневый цвет. Жесткие крылышки мелко сподрагивали.

— Сбруя в золоте, седло в парче, — продолжил Даньша. — Непростые это кони, не червенские.

— А чьи?

Будто отвечая на вопрос, от дверей отошло двое. Кафтаны парчовые, портупеей перетянуты, шапки каракулем обшиты, сапоги полязгивали при ходьбе.

— Китежские.

Один из пришлых подошел к гнедому, принялся отвязывать повод. Второй замешкался.

— Ну, как увидит? — обмер Даньша, отступая в тень.

— Если Гаддаш обвиняет, так, может Сварг спасет? Была, не была! — ответила Беса и, напротив, пожалась вперед, окликнула: — Нужно кого?

Люден сверкнул синими очами. Борода у него заплетена в мелкие косицы, голос грудной, приятный:

— А вы кто такие? Кто спрашивает?

— Василиса Стриж, подручная лекаря Хорса, — назвалась Беса. — Его ищите?

— Допустим, — усмехнулся китежский. — Скоро ли будет?

— Не дождетесь, — отрезала Беса. — Забрали лекаря по навету недругов. Только что на лобном месте во славу Матери Гаддаш руку отняли.

Китежский переменился в лице.

— Где он теперь?

— Обратно в острог повезли, пытать да допрашивать станут. Коли помощь нужна — не мешкайте, я все одно сделать больше ничего не могу.

— Слышу, красавица! — одним махом китежский запрыгнул на коня, пришпорил. Гнедой расправил крылья, из ноздрей повалил дым. — Жди в доме, вызволю лекаря!

Присвистнув, взметнулся над кустами. Второй — за ним, только нагайка по воздуху полоснула. Даньша следил, разинув рот.

— Крута, Беса! А ну, как схватили бы?

— Что нам терять? — отозвалась та. — Раз бежать задумали, толку медлить?

Прежде, чем войти в дом, бережно положила под сиреневый куст уголек Хвата.

В горницах теперь — ни огонька, ни дыхания. Ступеньки постанывали, лебезили перед Бесой.

— Помогай! — велела, хватаясь за засов. Даньша навалился, засопел, толкая. Первый, второй…

— Так, так! Все! — с ликованием откинули третий и распахнули дверь.

Даньша запалил лампу и поднял повыше, обводя взглядом выбеленный подвал с покатыми стенами. Невелика опытная: у двери кушетка, стол да стул, чуть далее — железный стол, укрытый покрывалом. За ним — ширма из черного льна, расшитая лекарскими символами, змеями да кубками. Без Хорса пахло резким, чужим.

— И что ты здесь собираешься найти? — осведомился Даньша, зажимая пальцами ноздри.

— А ты знал, что Хорс в старого бога верует? — вместо ответа спросила Беса. В задумчивости тронула инструменты в железном тазу, пилы да ножи, кривые иглы да «козьи ножки».

— Откуда? — с досадой ответил Даньша. — На требища ходил, богам жертвовал. Как узнаешь?

— Тятка говорил, староверы детей живыми едят.

— Откуда их брать?

— Я ведь сама ему помогала роды принимать. Вот и…

— Упаси Гаддаш! — сплюнул Даньша. — Чур на тебя, балаболка! Если бы детей ел, так по всему дому гнилым мясом