и яда — стоит только дослужиться до какой-никакой руководящей должности. Ни секунды Иван не колебался в решении. Все следующие годы он по-прежнему ненавидел себя и R., себя и R. — попеременно. Но жить с этим было уже легче. Когда с глаз долой — ненависть не уходит вон так просто, как любовь, не размыкает челюстей на сердце, а голодный рык ее остается слышен, прорывается в сны каждую ночь. Но хватка ее хоть немного ослабевает.

То, что происходит рядом

Комнаты на Неглинном оказались не «барские»[11] — обустроены они были куда проще, но хорошо, со вкусом. Обои всюду дымчатые в широкую узорную полоску, тисненую серебром; рамы овальных зеркал на простенках тоже посеребренные; мебель — ореховая, с умеренной резьбой, сплошь на львиных лапах. Ничего громоздкого и лишнего, картины на два мотива: либо кутузовские баталии, либо море во всех проявлениях, от ласкового штиля до яростного шторма. Парные портреты в круглых рамах с одинаковым растительным орнаментом в кабинете-спальне: интеллигентный полнеющий мужчина и худая высокоскулая женщина, профилями обращенные друг к другу. Видимо, отец и мать: у него — русые волосы и проницательно-ласковый взгляд, у нее — тонкие знакомые черты и некоторая непропорциональность сложенных у груди алебастрово-белых рук.

— Неожиданно вы-с, — бросил призрак, не так чтобы, впрочем, удивленно.

К. и сам это понимал, но в минуту, когда брызнула кровь, иначе не смог. Мысли затуманило иррациональное беспокойство, подумалось вдруг: раз дают выбор, нужно сюда. Просто проверить, узнать, чем занимается R. в Сочельник, в каком настроении. Едва ли польза делу, едва ли разумная трата времени — но вдруг успокоится совесть, сильнее занывшая после собственных опусов о нормальности? Или, наоборот, пуще растревожится? Призрак уговор выполнил, мешать не стал, двери открыл.

Едва очнувшись от подводного удушья и выскочив

из красно-черного сумрака, К. побежал — через тесную прихожую, через темную залу, через прохладную гостиную в этот кабинет, кажущийся самым обитаемым. Петляя и озираясь, словно заяц, он выискивал хозяина, но тот появился позже — видимо, самолично ходил куда-нибудь в «Ампир», заказывать ужин. Теперь, с расстегнутым воротом рубашки и с упавшими вперед волосами, R. разжигал низкий изразцовый камин. Еловые дрова уже потрескивали, наполняли воздух горьковато-кислой смолистостью, грели его. Закончив, R. так и остался сидеть на полу, рассеянно потянул к пламени обветренные ладони. Он выглядел усталым и отрешенным, едва ли предвкушал праздник хоть немного. Будто спал на ходу.

По пути через комнаты К. не заметил и тени рождественского убранства: ни золоченых ароматных свечей, ни самых захудалых гирлянд, венков или подарочных открыток, ни, конечно же, елки. Только здесь, в кабинете, на подоконнике стоял разлапистый букет хвойных веток в круглобокой греческой амфоре, но и их ничего не украшало. Призрак фыркнул уязвленно, взмыл от пола, подлетел, махнул играючи рукой — и меж иголок заискрились крошечные желтые светляки. R., впрочем, по-прежнему сидел у огня сгорбленный и ничего не замечал. На паркет от него падала длинная черная тень.

— Чего вы, собственно, желаете найти-с? — спросил призрак, когда К. осторожно подошел к окну. Говорил он шепотом, точно его могли услышать.

— Ничего… — пробормотал К., тоже на всякий случай тихо. Укололся о снисходительный взгляд и все же нашелся: — Считайте… хочу лучше увидеть и это последствие.

— Не-ет. — Дух не сводил с него выпуклых глаз и не спрашивал, а утверждал. — Греха боитесь, вот. Одинокое существо, да в светлый праздничек, да в темной хандре…

К. промолчал. Он увидел, что сгорбленная фигура начинает подниматься.

— Не того-с боитесь, не того-с! — Призрак, бряцая цепями, опять захлопотал над своими искрами, но, едва R. повернул к окну голову, они попрятались то ли под еловые иголки, то ли вглубь вазы. — Да и не там…

К. и задуматься не успел о смысле слов. Он вдруг увидел: R. глядит прямо на них, на место, где они стоят, и щурится; опущенные руки подрагивают, готовые сжаться в кулаки. Будто… будто… Да нет же, невозможно, но за занавеску спрятаться захотелось. Это ведь настоящее уже — от него не отделяет стена лет.

К. слабо повел плечами, опасаясь лишний раз дернуться: вдруг заколеблется воздух, вдруг раздастся какой-то звук? R. помотал головой. Оттянул ворот, помассировал пальцами веки, вздохнул. К. ждал. Чужая усталость, чужая «хандра» морем бились у самых его ног. За спиной сопел призрак и что-то потрескивало — может, его чародейские искры.

— Всю душу вымотал… — вдруг отчетливо проговорил R, опять посмотрев прямо, точно зная, куда, на кого смотрит. К. не выдержал, отшатнулся, уперся спиной в подоконник. — Всю…

R. говорил с горечью; глаза тускло, недобро мерцали. К. повертел головой: на что, на что он может так смотреть? Опасения окрепли: продолжая бормотать, R. шагнул в его сторону. Стоял он теперь всего шагах в трех; грудь часто вздымалась; отчетливо видны были воспаленные глаза, неровные края шрама-росчерка, глубокая морщина на лбу. Сделает еще пару шагов, вытянет руку и дотронется. Нет, не так — схватит.

К. с немым вопросом повернулся к призраку: их увидели, почуяли? А из-за услышанных слов хотелось спросить и об ином, вот только было еще страшнее.

— Не извольте беспокоиться! — Призрак шустро ухватил его за рукав и потянул вбок. К. подчинился, пошел, точнее, полетел над полом, и пристальный взгляд хозяина квартиры, к счастью, не последовал за ним. — Ну-с, видите? Он в себе, просто глубоко. Натура тонкая, но чтобы настолько… вряд ли, вряд ли, будем аккуратненько…

Доказывая свою правоту, призрак опять гуттаперчево вытянул руку на три нормальные длины — и показал козу перед самыми глазами R. Тот продолжал глядеть в окно, на метель, мрачно и устало. Прямо сквозь мерцающую ладонь прошел к подоконнику, расправил ветки — и опять замер. Голову опустил; пальцы сцепил сзади на шее, в замок, точно пытаясь размять занывшие позвонки. Снег беспрестанно кружился и мокрыми белыми клочьями лип к стеклу против его лица. Камин разгорался, словно и там, над поленьями, тоже поселилась стая трескучих светляков. Запах стоял чарующий, но еловая кислинка на губах заметно горчила.

— Терпеть всегда не мог еловые дрова, — проворчал призрак, вновь укорачивая руку. — Расстройство сплошное: вонища, искры, и мясо дрянь, если вздумаешь поджарить…

Из угла, где они сейчас таились, К. все смотрел на неподвижную фигуру. Он одновременно стыдился теперь вторжения, ощущая себя неприглашенным бесом, и боролся с холодом — чужим холодом, наползающим тенями, проникающим исподволь в нутро. Вот ведь как, R. мог бы сейчас кутить на любом балу: он зван почти всюду, сложно