— Самое главное — соседи на музыку не жалуются, — по-идиотски пошутил я и тут же пожалел о сказанном, но Ольга улыбнулась, давая понять, что шутка не задела ее.

— Да, жаловаться некому. В нашем подъезде, кроме нас, только одна семья живет. Тот самый Рустам с матерью и сестрами, который нас забирает из комендатуры, помнишь? Они на самом последнем, шестом этаже. Больше никого.

— Что-то я сегодня не видел его во дворе, — сказал я.

— Ну, мужчины стараются федералам на глаза не попадаться, они откуда-то узнают о зачистках и других операциях и прячутся, — ответила Ольга.

— Как же вы тут ночью? Я бы с ума сошел от страха!

— Да уж, это точно, — поддержал меня Гусь, — я бы тоже. Отважные вы женщины!

— Мы привыкли, — грустно улыбается Ольга Ивановна. — Раньше еще страшнее было. Но по ночам жутковато, конечно. А тут еще на рынке я слышала разговор, будто боевики стали убивать тех, кто сотрудничает с федеральной администрацией. В Старопромысловском районе и в Старой Сунже ночью расстреливали целые семьи. А в нашем доме девушку из соседнего подъезда задушили. Вместе с ее бабушкой, которая была дома. Девушка, как и я, секретарем была в Доме правительства. С моей Олей дружила по-соседски. Боимся, конечно, как бы к нам не нагрянули.

Чтобы сменить тему, поговорили о приближающемся Новом, 2003 годе, обсудили, когда Ольгу с матерью сможет забрать отец, как они поедут в Москву. Ольга Ивановна решила затеять чай. Маленьким топориком стала распускать полено на щепки.

— Только вот предложить к чаю нечего, — извиняясь, сказала она.

От чаепития мы с Гусевым отказались. Надо перегонять в Москву отснятый материал и писать текст сюжета. Договорились, что Ольга будет приходить звонить отцу столько, сколько нужно, чтобы окончательно, до мелочей, обсудить с ним план отъезда.

— Пианино вот только жалко очень, — вздыхает Ольга Ивановна. — С собой не возьмешь и отдать некому. Сожгут как дрова, — она приподнимает крышку, проводит руками по клавишам, те отзываются жалобным разнобоем.

Нам пора. Я достал заранее приготовленные двести долларов, протянул Ольге Ивановне:

— Мы обязаны платить гонорар тем, кто дает интервью или помогает в организации съемок. Без вашей помощи сегодняшнего сюжета не было бы. Поэтому гонорар ваш.

— Что вы, какой гонорар! — замахала руками женщина. — Мы и не ждали вас сегодня! Да и вообще, если бы не вы, сидели бы мы сейчас во дворе на тюках или в лагере для беженцев.

Ольга тоже запротестовала, гневно вспыхнув:

— Послушай, пусть мы и живем в таких условиях, но мы не нищие. Мы работаем, у нас есть деньги. Не надо нас жалеть.

— Это ты послушай, — я положил деньги на пианино, — эти деньги выделяет телекомпания, и я обязан их отдать. Иначе меня обвинят в воровстве, присвоении денег. А без вас мы бы сюда не приехали и материал бы ни за что не сняли.

Конечно, это вранье про гонорары. Мы вышли из подъезда. На душе какая-то муть, грязь. Чувствую себя последним подонком, откупившимся двумястами долларами, оставляя Ольгу с матерью здесь. «А кто она тебе?» — спрашивает мой внутренний двойник, который всегда появляется в неподходящее время. И правда — кто? Ведь не должен я им ничего. Так зачем мучиться угрызениями совести?

Стоя в пустом, заметенном снегом дворе, среди полуразрушенных домов, впервые сам себе признаюсь, что полюбил Ольгу. Полюбил, несмотря на то что считал — эта опция моей души утеряна навсегда. Ибо давно уже не испытывал ни к кому серьезных чувств, а цинизм считал лучшей броней для сохранности своей нервной системы. Ибо постоянно видеть в силу профессии чужое горе и искренне сострадать людям невозможно. «На всех тебя не хватит», — говорил мне как-то один из первых моих телевизионных начальников. — Ты должен научиться управлять своими эмоциями. У журналиста, как у врача, должен быть высокий порог чувствительности к чужому горю. Ты должен помогать, сочувствовать, но не зацикливаться на чужих страданиях, иначе не сможешь работать».

Если душу регулярно тренировать — показывать своему сознанию картинки страха, боли и смерти, то душа грубеет, как дубленая кожа, которую обжигают паяльной лампой. Но с появлением Ольги я понял, что до конца еще не утратил способность чувствовать.

Во дворе никого. Ни военных, ни мирных. Вдыхаю полной грудью морозный воздух. Но легче не становится. Понимаю, что нужно ехать — муторно здесь, неспокойно. Хочется вернуться, забрать Ольгу с матерью на базу, но где их разместить? Да и не поедут они никуда.

Гусь толкает меня в бок:

— Валим, пока «духи» не появились. Скоро комендантский час, потом темнеть начнет — время волков! Неохота Новый год в зиндане встречать!

Вдруг прямо перед нами выросла фигура. Я не сразу узнал Рустама — мрачного соседа Ольги, постоянно забирающего ее от ворот комендатуры на старой «шестерке». От неожиданного появления парня мы с Пашкой вздрогнули. Он словно вырос перед нами из снега. Посмотрел с любопытством. Чуть более дружелюбно, чем обычно. Может, потому, что здесь он чувствует себя увереннее, чем перед воротами базы. Черная вязаная шапка натянута почти на самый нос. Непонятно, как он что-то видит из-под нее. Ольга говорила, ему всего шестнадцать, но на вид можно дать больше двадцати. На Кавказе дети развиваются быстрее.

— Спасибо, журналисты, — сказал Рустам, махнув рукой на кирпичные короба домов. Я впервые услышал, как он говорит. Мне не понравился ни его голос — высокий и гортанный, ни нагловатый тон. Конечно, он знает, что произошло здесь днем.

— Чем могли, — буркнул я, и мы пошли к машине.

— Что так долго? Я уж подумал, случилось что-то, задубел тут совсем, — стал ворчать Юсуф. Стекла его машины замерзли — он не включал мотор, экономя бензин.

…Выехав из Октябрьского района, натыкаемся на колонну саперов, медленно идущих со щупами по обочине дороги. За ними медленно ползет бэтээр. За бэтром — пехотинцы. Обычно с инженерно-саперной разведки в Грозном начинается каждый новый день. Саперы обезвреживают мины и фугасы, которыми боевики успели за ночь нашпиговать дороги. Раз идут ближе к вечеру — значит, кто-то подорвался.

— Попали! — злится Юсуф. Пока саперы не проверят дорогу, транспорт будет ждать. Впереди видим большую воронку, а за ней — развороченный взрывом «Урал». Вероятно, водитель машины гнал на большой скорости, но все-таки не смог проскочить фугас. Саперы прощупывают землю — вдруг еще есть закладки? Утренняя «инженерка» сработала плохо — проморгали. Теперь щупай не щупай. Вокруг подорванного боевиками «Урала» разбросаны останки солдат внутренних войск. Раненых, видимо, уже увезли в госпиталь.

— Да что же это, твою мать, за день такой сегодня! — Гусь достает камеру.

— Появились, стервятнички, — слышится рядом сиплое покашливание. Похожий на грача подполковник Селезнев, пару часов назад руководивший взрывами домов, зло смотрит сквозь нас, будто мы прозрачные. Про стервятников вроде и не нам сказал, а будто выплюнул свои слова в жирную чеченскую грязь, залитую кровью его солдат. — Нюх у вас на трупы, что ли? — словно сам с собой продолжает говорить он.