— Вот, точно, эти дома, — с облегчением восклицает Юсуф. — Но какой из них ваш — не знаю. Спросите у кого-нибудь.

Два одинаковых дома стоят ближе к нам. Еще четыре, такие же, чуть в стороне. Юсуф остался в машине, а мы, взяв камеру и штатив, двинулись в сторону зданий. Здесь явно живут. Я думаю об Ольге. Интересно, дома ли она? Почему не появлялась несколько дней на базе? Все ли с ней в порядке? Немного волнуюсь, потому что много раз пытался представить себе дом, в котором они живут с Ольгой Ивановной, их квартиру. И еще от того, что неуютно чувствую себя среди руин, потому что здесь совершенно явно ощущается запах смерти. Он висит в воздухе, раздражает ноздри и вселяет в душу какую-то животную тревогу. Наверное, нечто подобное испытывают животные на бойне, ежедневно наблюдающие, как их сородичей забивают на мясо. Дыхание смерти на войне похоже на приторный аромат сгнивших цветов. Он, подобно вирусу, заражает тоской и тревогой всех, кто дышит этим воздухом.

Неожиданно земля под ногами гулко дрогнула, ударила снизу и сразу осела, лишив равновесия. Разом исчезли все звуки, уши мои будто забились ватой. Поднимаю голову. Вижу, как прямо на нас медленно падает стена из красного кирпича. Гусь что-то орет мне, но не слышу его. Осознаю, что бежим с ним куда-то в сторону, сквозь лавину пыли и щебня. В серой мгле с трудом вижу впереди Гуся, прижимающего к груди камеру. Волочу за собой штатив, боюсь его потерять. Первые мысли: «Обстрел! Ольга!!!»

— Что это было? — Гусь смотрит на меня ошалелыми глазами. Мы едва успели отскочить от груды камней, которые несколько секунд назад были домом. Лежим в грязном снегу, с ног до головы в серой пыли, в ушах еще звенит, но вата из них постепенно уходит. — Бомбят, что ли?

В ту же секунду чуть в стороне раздался новый взрыв, и еще один из шести кирпичных домов стал медленно, грузно оседать, как толстозадый чиновник, вальяжно присаживающийся в кресло.

Мы рванули к стоявшим чуть поодаль четырем домам. В голове мечутся мысли: «Что происходит? Кто и зачем взрывает дома? Где Ольга?»

…Я не сразу узнал ее среди чеченок, сидящих на тюках во дворе посреди красных шестиэтажек. Голова покрыта платком. Он повязан так, как обычно носят платки чеченки. Издалека ее можно принять за старушку. Лица почти не видно, лишь огромные карие глаза. Рядом с Ольгой ее мама, Ольга Ивановна. На ней почти такой же «чеченский» платок. Они смешались с другими женщинами и старухами, сидящими кто на тюках с вещами, кто прямо на снегу. Из мужчин здесь только старик да мальчик лет восьми. Ольга гладит пушистую кошку, черную с белыми пятнами. Я прошу Гусева снимать все, что видит, а сам подхожу к ним. Увидев меня, Ольга удивленно вскинула брови и с легким смущением отвела глаза в сторону, на сидящих рядом с ней чеченок.

Я поздоровался. Мне казалось, Ольга мне обрадуется, мы не виделись несколько дней, тем более договаривались, что я приеду к ним, как смогу. Но она ведет себя очень сдержанно. Ее явно смутило мое неожиданное появление и потрепанный внешний вид.

— Привет, — сдержанно ответила она, опустив глаза. Кажется, она стесняется соседок-чеченок, всех этих тюков с вещами и своего платка на голове.

— Еле нашли ваш дом, — говорю я, отряхивая одежду от пыли. Даже водитель местный плутал долго. Что случилось?

— Сами ничего не понимаем, — стала рассказывать Ольга Ивановна. Ее голос периодически срывается на сильный кашель. Сейчас она совсем не походит на ту красивую, подтянутую женщину, которую мне приходилось видеть в Доме правительства. И дело даже не в старомодном платке. Щеки ее ввалились, лицо выглядит бледным и осунувшимся. Я вспомнил, как она садилась в машину Рустама, отправляясь сюда, в руины, из комендатуры — крошечного, пусть и мнимого уголка безопасности посреди Ада. Как на глазах состарилась она тогда, превратившись в суетливую старушку, несмотря на свои пятьдесят два. Видимо, само место это, где невозможно чувствовать себя в безопасности, как вампир, высасывает силы и отнимает на время красоту, словно беря ее взаймы, но обратно долг никогда не возвращает полностью. К тому же Ольга Ивановна оказалась простужена. Несколько дней лежала с сильным гриппом и температурой. Ольга ухаживала за ней. Этим объяснилось их отсутствие на базе.

— Приехали военные, сказали, что здания находятся в аварийном состоянии и подлежат немедленному сносу. Дали на сборы полчаса, сказали взять только документы и теплую одежду. Выгнали всех на улицу. Два дома уже взорвали, — рассказала Ольга Ивановна.

— Да, мы видели, — сказал я.

— В одном доме женщина немного не в себе была. Одна в квартире жила, у нее погибли все. Она военным дверь не открыла, так они дом прямо вместе с ней и взорвали, — сказала Ольга. — Здесь в каждом доме пять-шесть семей осталось, не больше. Это же самые целые дома, наверное, во всем Грозном! Пусть и разрушены немного, но с другими не сравнишь. Почему они тогда вообще не взорвут все, что еще хоть как-то стоит? — и тут же, будто спохватившись она взяла на руки кошку: — Кстати, познакомься, это Кассандра. Можно Кася, — Ольга наконец-то чуть заметно улыбнулась.

— Ты мне про нее не рассказывала.

— Не успела, — она сдвинула платок назад, почти на самую макушку, открыв лицо.

Кассандра оказалась пушистой зеленоглазой красавицей. Судя по всему, она довольно своенравная, как и ее хозяйка. И, конечно, избалованная. Видно, что до сего момента война обходила кошку стороной. Она выглядит вполне упитанной, с лоснящейся, будто шелковой шерстью. Уверен, Ольга с матерью, скорее, себе откажут в куске, чем своей любимице, названной в честь героини греческого эпоса, пророчицы Кассандры. Словно прочитав мои мысли, Ольга сказала:

— Она уже в почтенном возрасте. Ей восемнадцать. По кошачьим меркам долгожительница.

— Это от горного воздуха, дыхание которого доходит и до равнины, — попытался пошутить я.

Ольга улыбнулась:

— Каська помнит всех членов нашей семьи. Бабушку, дедушку. Она помнит меня маленькую и этот город совсем другим. Мы купили ее с дедом еще в Москве, на Птичьем рынке, перед переездом в Грозный.

Из-за угла дома выбежали трое в камуфляже и бросились к Гусеву, снимающему людей на снегу. Я направился к оператору. За солдатами в нашу сторону быстрой походкой шагает офицер. Один из бегущих орет Пашке:

— Убрал, на хрен, камеру!

Я понимаю, что действовать надо быстро и нагло. В таких ситуациях это иногда срабатывает.

— Иди сюда! — ору в ответ военному, хотя он и так к нам бежит. На его лице мелькнуло замешательство, военный даже слегка тормознул, как осаженный конь. Это хорошо.

— Кто старший, кто руководит взрывами? — продолжаю входить в роль, понижая голос на полтона, придавая ему зычности и чуть растягивая слова, как это делал генерал Лебедь. Планов в голове никаких, придется импровизировать. Вижу, как Гусев растерянно опустил камеру. Наверное, решил, что я свихнулся.

— Старший вон, подполковник, сюда идет, — отвечает тот, который орал. Он оказался сержатом-контрактником.