позволить себе иметь некоторые современные технологии, такие как рентгеновский аппарат и другие расходные материалы, которые эти люди не могут получить, не проделав значительный путь.

С сумкой, перекинутой ремнем через грудь, я беру маленький многоразовый матерчатый пакет, доверху наполненный зеленой фасолью от одного пациента, и засовываю бутылку домашнего вина от Марипосы под мышку, чтобы освободить руку, чтобы открыть дверь.

Как только вхожу в дом и снимаю шлепанцы, от запаха, который меня встречает, у меня перехватывает дыхание и урчит в животе. Возвращение после долгого рабочего дня к домашней еде — это нечто чуждое для меня.

Часть меня возмущается, что Алекс делает это, потому что, хочу это признавать или нет, но я буду скучать по ней, когда она уедет.

«Ты будешь скучать по ней, когда она уйдет». Этот надоедливый голос в моей голове снова заговорил. Ублюдок.

Но это правда. С каждым днем борьба становится все более напряженной, пытаясь оставаться закрытым для нее. Все труднее не делать того, что должен.

Я иду по коридору, прохожу мимо доски для сухого маркера у палаты первого пациента. Женские каракули на ней привлекают мое внимание.

Вверху по-прежнему стоит дата, которую я продолжаю писать для нее… и каждый день у меня сжимается живот от мысли, не вызовет ли это воспоминание. Не приведет ли это к концу.

Под датой, которую я написал сегодня, находится ее аккуратно написанное послание.

«В холодильнике для тебя на тарелке тунец и жареная спаржа.

Надеюсь, у тебя был хороший день».

Проходя мимо кухни, я замечаю в свете маленькой тусклой лампочки над раковиной, что все чисто. Вся посуда вымыта и сушится в посудомоечной машине. Столешницы и полы блестят от чистоты и заботы. Это похоже на… дом.

Невидимая тяжесть давит мне на грудь, затрудняя дыхание. «Вот каким он мог бы быть…»

Отложив пакет с зеленой фасолью и бутылку вина, я заставляю свои ноги двигаться и направляюсь к своему кабинету, чтобы сбросить сумку. Голод вынуждает меня двигаться быстро, я поворачиваю ручку двери и ставлю сумку на стул в кабинете. Распакуюсь позже. Сейчас меня зовет еда.

Я успеваю выйти за дверь кабинета, как звук останавливает меня на месте. Застыв на месте, жду, напрягая слух.

Вот он снова.

Мой взгляд падает на закрытую дверь Алекс, и мои пальцы дергаются, пока я размышляю между тем, чтобы ворваться в ее комнату и оставить ее, блядь, в покое, как и следовало бы.

Господи. Когда дело касается ее, я еще ни разу не играл по правилам и не делал того, что должен. Почему, черт возьми, должен начинать сейчас?

Когда за ее дверью снова раздается приглушенный пронзительный крик, я сдерживаю себя и прижимаю напряженные ладони к поверхности.

— Алекс?

Тишина встречает мои слова, в то время как беспокойство проникает в каждую фибру моего тела. Именно это заставляет меня распахнуть дверь в ее комнату.

Она лежит на своей кровати лицом вниз, обеими руками вцепившись в подушку по обе стороны от головы.

— Алекс? — настойчивость окрашивает мой голос, и она вскидывает голову, испуганные глаза находят мои.

Опустошенная. Это первое, что меня поражает. Ее влажные ресницы и покрасневшие, залитые слезами щеки усиливают ощущение, словно кто-то вырезает мои внутренности тупым ножом.

Так же резко, как она повернулась ко мне, Алекс отводит взгляд, пригнув голову и отпустив волосы, чтобы скрыть от меня свое лицо. Она прочищает горло и быстро садится, прижимая подушку к груди, словно это броня, защищающая ее от телесных повреждений.

Меня охватывает неуверенность, потому что Алекс явно не хочет, чтобы я был свидетелем этого момента, но мне нужно знать, не пострадала ли она.

— Ты поранилась?

Она снова прочищает горло, чтобы сказать: «Нет», но даже это единственное слово отягощено тяжелыми эмоциями.

Я сжимаю и разжимаю руки, хотя знаю, что бессмысленно пытаться сопротивляться желанию пойти к ней. Попытаться облегчить ее боль. Но я оказываюсь у ее кровати еще до того, как пониманию это.

Опустившись на край матраса, я размышляю, положить ли ладонь на ее колено или руку. Кроме своих пациентов, я никогда никого не утешал. Мне никогда не приходилось и не хотелось.

Но сейчас потребность успокоить эту женщину всепоглощающая. Это более необходимо, чем сделать следующий вдох. Необходимость исправить то, что заставило ее выглядеть такой чертовски сломленной.

— Пожалуйста. Алекс… скажи мне, что не так.

Ловлю себя на том, что умоляю — чертовски умоляю, если честно, — чтобы она сказала мне, что не так, чтобы я мог решить это. Чтобы мог убедиться, что она больше не будет плакать.

«Ты гребаный ублюдок», — снова заговорил мой внутренний голос. — «Ты обманываешь себя, если думаешь, что не будешь тем, кто заставит ее снова плакать».

Быстро отбрасываю эту мысль и поддаюсь порыву положить руку ей на колено. Ее кожа невероятно мягкая под моей ладонью, и я внутренне гримасничаю, зная, какими мозолистыми могут быть мои руки.

— Это глупо. Прости, что побеспокоила тебя, — наконец, произносит Алекс.

Но она все еще не смотрит на меня.

— Эй. — Я пытаюсь придать своему нормальному голосу мягкость, но чуть не закатываю глаза от тщетности своих усилий.

Я сделал своей миссией в жизни и в своем бизнесе — казаться невосприимчивым к эмоциям, маскировать любую реакцию, выглядеть спокойным. Все это стало одним из моих качеств. Оно было постоянным так долго, что я не уверен, что его можно убрать, даже частично.

Но ради нее — ради Алекс — впервые, я хочу попробовать.

Глава 30

АЛЕКСАНДРА

Мягкая подушка заглушает мои рыдания, и я иду на компромисс с собой, что позволю себе этот момент слабости, а затем пойду дальше. Потому что слезы ничего не решат. Это не излечит волшебным образом мою амнезию.

«Это не заставит Лиама открыться мне».

Эта шальная мысль прокрадывается в мое сознание, и от нее мне хочется биться головой о стену. Я не знаю, почему меня тянет к нему.

Возможно, это временное увлечение, но я не могу отрицать, что мне хочется понять, почему он все время такой грубый. Почему Лиам так тщательно скрывает свои эмоции — испытывает ли он вообще эмоции.

В горле пересохло и саднит, глаза раздражены, но, в конце концов, мой плач понемногу стихает.

— Алекс?

Я поднимаю голову, и мои изумленные глаза встречаются с глазами Лиама. Боже. Почему? Из всех возможных моментов он должен был прийти домой и найти меня…

Я отворачиваюсь, позволяя волосам упасть