Имя машине — лошадке присвоили, наскоро посовещавшись, съехавшиеся на лето в семидесятипятилетний юбилей хозяина, родные, двоюродные и троюродные внуки и внучки деда Федота Ивановича и его супруги Авдотьи Никифоровны. Среди гостей в тот день были тюменские родственники во главе с отметившимся уже на нью — джорских страницах Макареем Ивановичем.

Храня исторические реликвии, переписывая и пересчитывая содержимое не выставленного перед публикой огромного подвального фонда, дед Макарей сам считался Главным Раритетом Тюменского музея древностей, — по крайней мере, он так обычно себя рекомендовал.

Были ещё родственники из Ёкска. Последние — побогаче. Глава этой семьи — Геродот Федотович — родной дядя Михейши, понимая в электрической физике, производил взрывоопасные опыты, милые его мироощущению. Геродот бродил по горам, постоянно что — то копая, он искал и шерстил кругом, находя новые виды энергии по собственному почину сердца. Он постоянно нанимал каких — то чрезвычайно угрюмых мужиков, ходящих по закугам с лопатами, и составлял из них партии копщиков. Мимоходом — кормя семью и этих незадачливых копателей — заведовал небольшой торгово — производственной мануфактурой, изготавливающей подобия вечных двигателей для швейных машин.

Может, у любимого михейшиного автомобиля было и другое какое заводское имя. Но на бампере красовалась именно маленькая лошадка, сверкающая никелем и в позе взбешённого Буцефала, а отнюдь не другой какой зверь.

Поэтому имя «Пони» прилипло сразу и навсегда.

К Пони, согласно инструксьона, прилагался инструмент для вытягивания машин из русско — немецких грязей. Название ему: полиспаст. Принцип действия его Михейша при всём своём четырёхлетнем старании понять не мог.

6

Когда Михейше стукнуло указанное количество годков, авторыдван вдруг поломался в ходовой части.

Шахтовые и котельные механики отказали в починке, сославшись на неизвестность внутренних круговых и поступательных движений. Кроме того, они, как бараны под новыми воротами, толпились в яме под днищем, не предпринимая никаких действий, лишь дивясь на неизвестную им двухвинтовую разновидность червячной передачи.

Михейше только и оставалось, что без эффекта крутить баранку, доставать, сползая по сиденью, педали, и нажимать без надобности рожок. Машина всё равно не двигалась с места.

Дед Федот морщился от досады, пару недель буравил затылок и без пользы дела — то открывая, то закрывая капот — орудовал отвёрткой.

Засовывался с головой под крышку с сыновьями: старшим Игорем и часто гостюющим тут «младшеньким» Геродотом. (Младшенькому уже под сорок).

По очереди и вместе вращали тугую заводильную рукоять.

Сыновья чертыхались самыми главными подземными козырями.

Плюясь и плеща лобным потом во все стороны, упоминали неизвестных Михейше особей и — судя по выражению их озадаченных лиц и багровым щёкам — не самых добрых на планете.

Серьёзных правил, воспитанный в традициях, культурный дед в сердцах пинал колёса.

— Бум, бум!

Безрезультатно!

Михейша сострадал случившемуся недугу наравне со старшими.

Пони, по мнению взрослых, серьёзно болела не только ногами, а, судя по кашлю и рыданиям, чем — то другим, гораздо более серьёзным и страшным.

— Наша Понька не умрёт?

— Не знаем, не знаем, — говорили туповатые лекари, и продолжали издеваться над бедной лошадкой.

Каких только инструментов не было применено.

Разве что зубовыдиральные клещи не использовались.

Нету зубов у металлических лошадей. Вместо зубов и рта у них бампер. Вместо лица капот.

Только глаза были почти настоящими.

Только отчего — то их было четыре и прикреплены они: одна пара — к обводам колёс, и другая — на самом носу — близко друг к другу, как стереомонокль военного образца.

Всё это время соболезнующий скорой смерти Михейша нарезал круги вокруг умирающей, помогал подношениями инструментов, между делом разобрался в нумерации гаечных ключей. И, соответственно, получал начальные физико— арифметические познания с мускульным пониманием крутящего момента.

Глядя на успехи отрока, доверили ему кнопки, включающие фары. А за дневной бесполезностью того действия, изредка поручали вертеть зажигательный ключик махонькой, но симпатичной и важной красно — оранжевой лампы, с непослушными искорками в глубине рифлёного стекла.

Умного Михейшу не перехитрить: фары он умел включать без официальных позволений. Но: тсс! Молчим. Это одна из его профессионально шофёрских тайн.

Стоит ли говорить, что Михейша любил Пони как самую лучшую и самую большую заводную игрушку.

Деревянный, крашенный под зебру конь — качалка, засунутый в хламильник Михейшиной комнатушки, засыпанный ворохом отвергнутых развлекательных приборов, погибал от ревности.

Порой, под грустное мычанье Мадамы Боньки и жалобное блеянье Мицы, Михейша добивался права ночевать в Пони— салоне на пузатых, тиснённых под крокодила, кожаных сиденьях.

Разговаривал он с железной лошадкой на правах лучшего на планете жокея. Ласково и нравоучительно.

А порой тёр живомашину щёточкой с мылом, примерно так, как углядел у деда. Начиная с крыши, гнал воду сначала по бокам, после по капоту с вертунчиком внутри, а затем по багажному крупу.

— Я пошёл купать Пони, — высокомерно говорил Михейша.

Надевал огромные шофёрские перчатки.

Вооружался шваброй в полтора собственного роста.

Тащил цинковый кузовок, наполненный мыльной водой.

На колеса воды уже не хватало.

За очередной порцией ходить лень.

Колеса довольствовались выковыриванием палкой и вручную — травинок, листьев, сосновых иголок и глинисто— песочной грязи, набранной в округе.

По завершении чистки Михейша забирался с огрызком карандаша, с острой палочкой и замасленной обёрточной бумагой в гаражную яму.

Устремлял взор под брюхо Пони.

Изучал и перерисовывал, карябал сложные, красивые, как недурственный египетский чертёж, сочленения нижних механизмов и немыслимые переплетения труб.

Чертыхался на скользкий современный папирус. «Тля изморская (из — за моря), шклизяга, мамирус».

7

Как — то (давно) — тогда Пони ходила в девушках — она чуть — чуть приболела: неужто корью? Температура, тусклый взгляд, то, сё.

Но блистала свежей краской.

Дед надел кожаную фуражку и очки, что говорило о его серьёзных намерениях одним — последним рассерженным махом — вылечить стальную лошадку (да уж не притворялась ли она?) и выехать уже на здоровенькой в свет.

Отец вооружился огромным гаечным ключом и средней по величине кувалдой Геракла.

Михейша стоял поодаль и наблюдал за невнятной ему суетой.

— Неужто будут крушить? — подумывал он с крыльца. Он добывал в этот момент ушную серу — соломинкой — и складывал добытое скрупулёзным трудом в конфетную золотинку.

Ленка по секрету сказала, что сера горит. А при большом её наличии и добавлении спичного фосфора можно сделать небольшую зажигательную бомбу.

Фосфора по верхам сервантов напрятано было навалом, а с серой пришлось трудиться кряду две недели.

Намеченный срок изготовления бомбы уже кончался, а серьёзного компонента, даже с учётом Ленкиных копей, не хватало даже на то, чтобы взорвать собачью калитку в главной