— Это поместье смотрящего, — сказал возница.

— Вы знаете, что благородные и жители этого поместья любили насиловать детей? — дал я им шанс. — Говорите правду.

— Да.

— И про это все знают? — спросил я, доставая нож.

— Только ямщики, которые доставляют благородных, — с низким поклоном проговорил кучер.

Ему я вогнал нож в подставленный затылок, а второго иссушил. Сейчас мой резервуар времени не был полон, так что вся энергия впиталось в меня без остатка. Тот, кто покрывает несправедливость, тоже заслуживает кары. Объем резервуара жизни увеличился до трех тысяч единиц.

Я посмотрел вдоль моста — никто не подъезжал. Вот и отлично. Я снова рванул в пенаты Альфача. Пробежал по пустому залу, взлетел на лестницу, ворвался в кабинет. На всякий случай зафиксировал дверь засовом. Откинул крышку люка и спрыгнул вниз. Детвора как ни в чем не бывало замазывала оставшиеся картины.

— Поднимаемся наверх! — сказал я.

Первой подсадил тигрицу, затем двух мальчишек, а после и оставшихся девчонок. Лихорадочно (надо было заранее всё подготовить) собрал ещё кучу предметов: шпаги, книги и даже набор красок (у меня появилась идея) — и выбрался вслед за малышней.

Миндальничать я не стал — все вещи несли дети. В случае чего, мне нужны были свободные руки. Но никто не жаловался. Просто чудо, а не дети! Мои-то сыновья-обалдуи, помнится, в их возрасте с тем ещё норовом были: все в отца. Хе-хе.

Поместье мы покинули без каких-либо приключений. Ребятишки даже глазом не повели, когда увидели трупы других жителей поместья. Казалось, что для них это вполне привычное зрелище. От этого стало немного жутко. Что же это за мир такой, где дети так просто относятся к смерти?

Свободно прошли по тропинке к ожидавшей меня троице.

— Имена у вас есть? — задал я неожиданный вопрос, когда люди выпрямились после поклона.

— А как же им не быть? — удивилась женщина. — Меня Павла зовут. Это Осип, — она показала на мужика с лопатой. — А это Остап.

— Павла, Осип и Остап, — повторил я. — Хорошо. Сейчас возвращаемся туда, где мы встретились в первый раз. Эти дети, — я кивнул на малышню, — со мной. Заберите у них все предметы.

— Но мы не можем прикасаться к благородному оружию, — проблеял Осип. — За это нам…

— Это приказ! — прорычал я. — Взяли! И не задавайте лишних вопрос!

Люди благоговейно притронулись к шпагам. Я видел, как в их глазах появился нездоровый огонь.

— Чего встали? — рявкнул я. — Идем!

Мы снова углубились в каменные джунгли. Павла, к моему большому удовлетворению, стала наседкой, вокруг которой вилась детвора. Я же шел за руку с тигрицей. В один момент вспомнил, что собирался сделать с девчонкой Альфач Косой — я неосознанно сдавил ладонь ребенка. Девочка вскрикнула.

— Прости, — я ткнул пальцем ей в нос. Мой рукав слегка задрался. Тигрица тут же поправила его. Я подмигнул и прошептал. — Спасибо, — девочка показала язык и улыбнулась.

Мы петляли по проулкам, поднимались по мостам и пересекали подземные переходы. Да уж, надо было мне как-то по-простому одеться. Благородный, который мало того, что следует за кормом, так ещё и касается его — это нонсенс. Чувствую, пересудов не избежать. И как на зло не было у меня сейчас ни людских штанов, ни рубахи.

По пути я продолжал задавать вопросы, касающиеся жизни корма. Оказалось, что они почти никогда не разделяют детей на своих и чужих. Я спросил, зачем же тогда малышей отдают в приюты.

— Так для заботы, — ответила Павла. — И чтобы им рассказали про некоторые правила и уложения. Пока они маленькие, им позволяется делать некоторые вещи, — она с неудовольствием посмотрела на тигрицу.

— А школы есть для людей?

— Слыхала я про такое. Но смысла от них никакого нет. Взрослые всё расскажут и покажут.

— А как у вас с налогом? Кто и как его берет? — поинтересовался я.

— Мы платим два вида. Первый Альфачу Косому… А чего вы на меня так зло смотрите? — удивилась Павла. Вопрос адресовался ребятне.

— Как-нибудь потом расскажу про это. Что дальше?

— Ах, да. Первый — Альфачу Косому. Это налог за безопасность. Чтобы люди жили спокойно, и никто им не досаждал. Тут же иногда разные шайки появляются. Но Альфач быстро наводит порядок. Он — наша защита и опора.

Ага. Защита. Как же. Сам, наверно, и собирает банды. Точнее собирал. Хе-хе. Больше эта тварь небо коптить не будет.

— А второй — дань баронствам. Каждый из семи родов забирает себе по девяносто миллилитров раз в два месяца.

— И что будет, если не сдашь кровь?

— Так мы тогда умрем от полнокровия через пять месяцев. Это все знают. И это страшная болезнь. Лучше пусть нас хозяин кладбища сожрет. Или вампир. Так оно быстрее будет, меньше мучений. Так что нам придется самим себе её пускать. Но пусть уж лучше она на благое дело пойдет, чем просто пропадать будет.

— И прям никто и никогда не пропускает этой процедуры? — с сарказмом в голосе спросил я. — А как же люди в катакомбах?

— Так они же пьют и употребляют всякое разное. От этого у них кровь погибает. Поэтому и не бывает у них полнокровия. А я слыхала, что прабабка моя как-то полгода не платила налог. Мамка мне рассказывала, что она умерла в страшных муках. Её вены полопались от переизбытка крови.

Да уж. Мозги им изрядно промыли. И ведь у неё нет никаких сомнений, что всё, о чем она говорит — правда.

Через два часа мы вышли на пустырь, в котором я появился в этом неправильном мире. Вокруг вообще никого не было. Даже коровы отсутствовали. Мои пожитки сгрузили в хибарку, где уже стояли сосуды с кровью.

— Когда приедет налоговик? — спросил я.

— В полдень, — ответил седой Остап.

Я поднял глаза к небу. Солнце пряталось за набежавшими облаками.

— И через сколько будет этот полдень?

— Через сорок минут, — уверенно сказал Осип.

— Понял. Вот этих, — я указал на детвору, — накормить, напоить и спать уложить. И сами отдохните. К этой хижине, — я указал на хибару, — никто не должен приближаться до самого вечера. И никому не слова о том, где были и что видели. Всё ясно?

— Да, — ответила за всех Павла.

— Вернетесь ко мне через восемь часов. А теперь все брысь отсюда. Да-да, и ты тоже брысь, — сказал я тигрице. — Нечего тебе смотреть на то, что тут будет твориться.

Девочка нагло потянула меня за рукав. Я нагнулся, а она прошептала мне на ухо:

— Я ничего не боюсь. И